Люди еще не отошли от шока насильного заточения и пережитых ими унижений. Кто-то вздыхал и плакал, кто-то вполголоса ругался и проклинал, кто-то тихонько молился. Матери успокаивали плачущих детей. Молодые присматривали за стариками. Качая на руках, кормила грудью своего малыша Соня Мазас. Держась за сердце, хватал ртом спертый воздух Соломон Зильбер. Придерживая огромный живот и обмахивая платком мокрое от пота лицо, широко расставив ноги, сидела на стуле беременная Златка Лин. Рядом, не зная, как избавить от страданий жену, бесполезно суетился будущий отец.

Слух о том, что произошло с дочкой Хромого Менделя, распространился моментально, и, когда наконец привели старика с Голдой, все разом затихли, обратив в их сторону полные сострадания взгляды. Родители ввели под руки свою красавицу дочь Мирьям в изодранном в клочья платье и с опухшим от слез и побоев лицом. Девушка дрожала всем телом. Она шла, скрестив руки на груди и обхватив ими себя за плечи, пытаясь таким образом прикрыть наготу под разорванным платьем, то и дело наклоняя голову к тыльной стороне руки, чтобы промокнуть сочащуюся из разбитой губы кровь. Люди потеснились, уступая пострадавшим место на скамье, а кто-то из мужчин тут же накинул на плечи девушке свой пиджак.

– Ну надо же, подонки! Клог аф зей^{> [42]}, – грозя кулаком в сторону двери, разразилась проклятиями Песя Зубович. – Как можно так издеваться над людьми? Неужели нет на них управы? Гехаргет зол зей верн^{> [43]}. Пусть только это все закончится – я им…

Песина тирада была прервана на полуслове скрипом отпираемой двери. Два здоровых мужика, один в форме айзсарга, а второй в поношенной форме латвийской армии с красно-бело-красной повязкой на рукаве, тяжело сопя, втащили и бросили на пол сильно избитого кузнеца Мотла.

– Ну что, жиды, кто еще не желает подчиняться новой власти? – обвел собравшихся злым взглядом круглых, как у совы, глаз тот, что в форме айзсарга, и, смачно плюнув на пол, направился к выходу. – Пошли, Андрис. Моя б воля, я бы их всех так…

– Гей ин дрерд ун нем дайн хавер мит зих^{> [44]}, – пробурчала вслед полицаям жена бакалейщика Лейбы Флейшмана толстуха Дора. – Гипейгерт зол зей але верен^{> [45]}. Сволочи.

Как только дверь за ними закрылась, люди кинулись на помощь Мотлу. Он лежал без движения, и над ним суетились доктор и аптекарь, а чуть в стороне, одной рукой закрыв рот, а другой прижимая к себе малолетнюю дочь, плакала Соня, жена кузнеца. Через какое-то время, открыв единственный глаз, так как второй заплыл и превратился в багрово-синюю узкую щель, Мотл обвел мутным взглядом склонившихся над ним людей, потом, кряхтя, приподнялся на локтях и потряс головой, а уже в следующую минуту, слегка пошатываясь и держась рукой за ушибленные ребра, стоял на ногах, в объятиях все еще плачущей Сони.

– Абрашенька! Что с нами будет? – то и дело промокая платком заплаканные глаза, повернулась к сидящему рядом адвокату Абраму Пинсуховичу жена аптекаря Маня Шлосберг. – Золотко! Ты же наша защита. Сколько ты добра людям сделал, за всех всегда заступался. И не разбирался, гой или еврей, всем помогал. Они тебя должны на руках носить, а не под замком держать. Неужели закона на них нет? Может, ты можешь с ними поговорить? Ты, Абрашенька, а клюгер ингл и умеешь хорошо сказать – они тебя обязательно послушают.

– Поговорить, конечно, я могу, если кто-то захочет меня слушать, – Абраша неопределенно пожал плечами. – Только я заранее знаю, что они мне ответят. Они мне скажут, что гражданские законы в военное время недействительны, тем более на оккупированной территории. А то, что произошло сегодня, поверьте, Маня, не произошло просто так. Я больше чем уверен, что их действия были согласованы с оккупационными властями, ну а как к евреям относятся оккупационные власти, вы уже поняли из немецких приказов, – Абрам посмотрел на Маню грустным взглядом и, опустив голову, развел руками.