Она махнула ему рукой и последовала за лесной дорожкой, хаотично разделяющей кусты черники, усыпанные ягодами.
Шла она вроде и не долго, однако сада уже не было видно за порослью, и вышла к поваленному дереву. Согнулась пополам, пролезла под ним и вышла на большую поляну.
Справа поляна была богата красной брусникой, посреди поляны росла иссохшая яблоня, пугающая своими ветками, как искореженными костями, а слева стоял ветхий бревенчатый дом. У дома на деревянной лавке, вросшей в вытоптанную землю, сидел старый дед.
Одет он был просто: в холщовую рубаху с запахом, подпоясанный узким тканым поясом в одну желтоватую нить, холщовые штаны-шаровары, почти все голени его были скованы поверх штанов онучами – тканью-обмоткой, а на стопе держалась плетёная подошва, крепившаяся к ногам верёвками-ремнями, напоминавшая недоделанные сверху лапти. Волосы его были длинные и седые с отрезанной чёлкой и медным ободом по лбу и затылку.
Дед удивлённо вскинул белую бровь и начал разговор:
– Рано ты. Все спешишь, спешишь. И важного не замечаешь.
– Здравствуйте, дедушка! – чуть поклонилась его старости Маша. – Не знаю, что и ответить. Вроде просто шла и дошла к вам. Не спешила.
– Раз не знаешь, что ответить, иди ещё прогуляй, – кивнул нейтрально дед. – Пришла бы вовремя, имела бы и просьбы.
– Может у вас ко мне просьба какая-то есть? – смутилась Маша.
– А ведь верно, есть, раз ты все же пришла. – Хоть и подпоясанная, да с непокрытой головой тут ходишь. Да, знаю, можно тебе в твоём положении, только не твой это выбор. Явно, не святая дева.
– Не святая. Святой мне уже никогда не стать, – шутливо покачала головой Павлова. Странно, что он говорит про непокрытую голову, мы же вроде не мусульмане. И продолжила. – А вот остальных намеков я не понимаю.
– А что тут не понять. Столько лет, и ни разу не венчанная. Засиделая ты. И с тоской такой в глазах, что в былые времена звали бы тебя только трупы омывать. Тогда замужним женщинам с непокрытой головой нельзя было ходить вне дома. Беду бы накликали простым волосом.
– Значит повезло мне не родится в то время.
– Как знать, как знать. Все же не повезло до своих лет замуж не выйти, – покачал головой дед. – Тогда бы он тебя так зло не бросил. А бросил, был бы наказан.
– Он? – не поняла Павлова, только тело что-то как вспомнило, лопатки устремились друг к другу, одаривая весь стан напряжением, руки прижались вдоль боков, а ноги как в землю вросли.
– Говорю же, рано пришла. Не готова ещё.
Только и уйти уже Маша не могла, стоя как вкопанная. И если бы не пришлось ей выдерживать неимоверное напряжение, сковавшее тело, то впору было не на шутку испугаться или хотя бы проснуться.
– Ладно, – как сжалился над ней дед. – Иди в дом, – он махнул рукой и Марию отпустило. – Вынеси оттуда гребень. Да расчеши меня.
Маша шумно выдохнула от облегчения.
– Там темно. Просто зайди. Протяни руку вперед и скажи слово «гребень», тот в руке и появится.
Маша снова напряглась. В фильмах в такие моменты начинает играть тревожная музыка. А в чёрных комедиях поставили бы звук раскрывающейся пружины «пиум». Видно лицо ее тоже театрально перекосило как в подобных комедиях.
– Иди, иди, – там пока лишь пустота. – Бояться стоило ещё до входа на поляну или завидев меня стариком или старую яблоню. А ты как-то пугаешься на середине пути, когда уже нового ничего не происходит, да и страшного чего-то не случилось.
– А может? – насторожилась Маша.
– Все может быть, да только не сейчас. Иди и убедись сама. Зря что ли дошла?
Мария опять смущенно улыбнулась и зашла в избу.
В гештальте это бы назвали дефлексией, то есть защитным механизмом психики, когда вместо одного чувства, в данном случае страха, человек расходует энергию на какое-то иное действие, и так рассеивает импульс. В этот момент Маша подменяла свой страх улыбкой, который на самом деле никуда не исчезал, а таился в теле, напрягая ее мышцы, так что открывала она дверь без благодушного расслабления и не под ощущением интереса от предстоящего приключения, при этом не осознавая в полной мере своего состояния. Она ж типа улыбалась, что в принципе не соответствовало ситуации.