– Интересный ты задала вопрос, – подхватила психолог. – Какой смысл ты вкладываешь в свою учебу?

Маша призадумалась, перед тем как ответить:

– Ты права, что дело не только в этом, мне очень не нравится организация процесса в институте. Мне есть с чем сравнить, я много где училась, и это обучение похоже на неуважение к своим студентам. Четких правил нет, вечно что-то меняется. Даже даты семинаров могут переноситься чуть ли не за две недели до начала. Лекции тут начитывали онлайн, до последнего не давали информацию, на какой платформе будут читать эти лекции, а скачать программу, а подготовиться?

– Злишься на них?

– Нет, мне просто это не нравится. Ну, не было у них правила, что терапия должна быть только очная, почему теперь мне не хотят засчитывать часы работы с тобой. Я не понимаю?! Я уже и письмо написала на имя директора института, с просьбой пойти на встречу и согласовать мне работу с тобой – тишина. Ну, вот как?! Два месяца не могут на письмо ответить. Я уже предполагаю, что ты меня спросишь, что меня там держит – группа. А теорию я ведь и так почитать могу.

Маша замолчала, лишь слышно было, как она отстукивает нервную дробь ногами, а руки ее обхватили живот с такой силой, что через считанные секунды, она развела их и стала трясти, чтоб сбросить онемение.

– Мне очень жаль, Маша. Ты хочешь узнать мое мнение об очной и заочной терапии?

– Давай!

– В чем-то они правы. Очная терапия значительно отличается от заочной, и ты обогатишь свои знания, пойдя в очную работу.

Маша вздрогнула и шумно выдохнув сказала:

– Мне сейчас кажется, что ты меня предаешь этой фразой.

– Это не так. Я говорю исключительно о разнице методов работы.

– Умом я это понимаю, а по эмоциям – ощущаю предательство. И мне от этого плохо.

– Мне очень печально это слышать.

– А мне-то как печально. Будто ты отталкиваешь меня.

– Это не так.

– Только чувствую я именно так, увы.

Это было невероятно ужасное ощущение, под лозунг «кто не с нами, тот против нас», и Мария совершенно не понимала, что с этим делать. Так что по заветам гештальта, старалась просто быть в этом чувстве, жить в нем, а так хотелось сбежать, чуть ли не в окно.

Только Вера, ее психолог, знала, что каждый день Мария просыпается и решает, ради чего ей прожить сегодняшний день. Каждый день находит смыслы, чтоб не проваливаться в адские ощущения ночи души, причины которой пока не получалось разгадать, а Вера хотя бы смогла помочь продолжать с этим жить, когда казалось, что уже невозможно.

Их встреча закончилась в одиннадцать ночи, Маша не успела отложить телефон, как на экране высветилось сообщение от Яра: «Добрых снов, малыш».

Как давно ей никто не желал добрых снов на ночь, не считая сына. По спине и рукам побежали мурашки, а на лице засветилась улыбка.

«Доброй ночи, Яр».

Колючие елки преграждали ей выход. Маша повернулась лицом к саду. Какие невероятно реалистичные стали сны. Полный эффект присутствия. Так ведь и запутаться можно, где реальность, а где нет, как в фильме «Начало», и покончить жизнь самоубийством, пытаясь вернуться в реальность.

«Мне ли об этом переживать? – посмеялась над своей депрессией Павлова. – «Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги», кажется так говорил Шопенгауэр. Жаль я пока так и не доросла его нормально читать. Зато книжка красиво стоит на полке и радует позолоченным корешком мой глаз».

Вдруг что-то мелькнуло слева. Маша обернулась, там в кустах, за мгновение выросших до двухметровой живой изгороди, появилась дубовая дверь с медной фурнитурой: петли и ручка-кольцо были натерты до блеска, под ручкой красовалась большая замочная скважина, насквозь проходящая через дверь и украшенная кованным узором, напоминающим солнце, с его пламенными лучами, а сама дверь была декорирована орнаментом из додекаэдров, чем-то схожим с подсвечником в ее кабинете.