В 19:45 заглядывает уборщик и спрашивает, долго ли я еще. Я предлагаю ему сделать небольшой перерыв и написать песню о любви. Он говорит, мол, не то чтобы я некрасивая, но любовь – это все девичьи глупости, и любовная песня не вернет ему его возлюбленную, которая в прошлом году ушла к банкиру.

Его зовут Анри, и если другой бы уже строил жизнь, то этот даже волосы из ушей удалить не может. Пятнадцать минут он рассказывает мне о своих семейных проблемах, а я только это и вижу – эти ужасные волосы. Может, поэтому и ушла его жена? Потому что, когда волосы торчат из ушей, каждый вечер за ужином, пятнадцать лет…

Если дернуть за волосы, что будет? Откроется рот?

Не вдохновленный моим предложением написать песню, Анри вернулся к уборке. Мне его не хватает. Даже его волос. Ладно, нет, все-таки не до такой степени. Я ставлю новую песню.

Какой все-таки шедевр. Ученики не знают, что теряют.

Ладно, вернемся к моей попытке написать песню о любви. Что рифмуется с изгибом?

«Я люблю твою спину, ее изгиб, о, мое сердце разбито, я погиб». Позеленел от зависти, Франсис Кабрель[15], а?

Час сорок пять опоздания – это длинные, очень длинные пятнадцать минут.

В девять я признаю очевидное: никто не придет.

Я закрываю кабинет, а в голове звучит:

Самия была права.

– Ну как? – спрашивает Клодия, когда я вхожу домой. – Удачно?

Она сидит на полу в окружении горы клубков шерсти.

– Никто не пришел. Единственное развлечение – поболтала с Анри, мужчиной, у которого из ушей волосы торчат и чья жена ушла к банкиру.

– Классный вечерок!

– И не говори. А ты что делаешь? – спрашиваю я, опускаясь на диван. Ко мне тут же запрыгивает собака, которая, очевидно, с нетерпением ждала момента, когда сможет помять мне лапами бока.