– Нет, это не фантазии, – возбуждённая своим открытием Ритка не замечает моей реакции и усаживается ровней. – Там, в гримёрке у Алика, Сечин всё засматривался на один плакат. Тот, что с блондинкой, помнишь?

– Не помню, – немедленно открещиваюсь от плаката с обнаженной девицей.

– Нет, помнишь, – злорадно говорит Ритка. – Игорь твой, когда увидел ее, всем тогда рассказал, что ты на неё очень похожа. Вот рядом с этим плакатом Сечин и крутился минут пять, пока бегал от меня.

«Так, всё, приплыли», – думаю я и начинаю злиться.

– Рита, – довольно сурово прерываю её романтичные изыскания я, но тут дверь распахивается, и в комнату влетает разъяренная Лида, за которой следует не менее разозленный режиссёр канала.

– Лидия Викторовна, мы не договорили! – возмущается режиссёр и, спохватившись, кивает нам с Риткой: – Здрасьте.

– Здравствуйте, добрый день, – отвечаем мы вразнобой.

– Нет, не добрый! – взвизгивает Лида и поворачивается к режиссёру: – Так, нечего за мной бегать.

Режиссёр идёт красными пятнами:

– Лидия Викторовна!

– Я вам всё сказала! И я вам в последний раз повторяю, что я больше не буду снимать передачу ни в этой студии, ни с этими декорациями.

– Ну нет у меня для вас другой студии, ну нет. – Главный режиссер чуть на стенку не лезет.

– Мм, я на следующей планерке генеральному так и скажу, – мстительно обещает Лида.

– Но… – взывает к её совести режиссер.

– Всё, – махнув на него рукой, Лида глядит на меня: – Так, Аасмяэ, готова?

Я медленно поднимаюсь со стола. Лида, пожевав губами, быстро обегает меня и поправляет мне волосы, сколотые в низкий узел на шее. Нечаянно смазав грим, морщится:

– Где гримёрша?

Ритка (она сидит за спиной Лиды) выразительно глядит на меня, после чего красноречиво закатывает глаза, поднимается с кресла и неторопливым, прогулочным шагом направляется в смежную комнату, откуда и возвращается вместе с девушкой, которая меня красила.

– Грим у ведущей подправь, – командует Лида.

Девушка, очертя голову, стремглав несется за чемоданчиком. В комнату заглядывает Таня.

– Двадцать минут до эфира! – кричит Таня и делает страшные глаза.

– Двадцать минут до эфира, – повторяет металлический голос в динамиках. Из распахнутых дверей, которые Таня забывает закрыть, до меня доносятся топот и нестройный гул голосов, постепенно заполняющих студию. Моё сердце ёкает, пульс привычно пускается вскачь, во рту пересыхает, а кончики пальцев становятся совсем ледяными. Говорят, то же чувствует перед премьерой любой актёр, но я никогда не была в шкуре актрисы. Таня, чудом ухитрившись не налететь на главного режиссера, подбегает ко мне с наушником и миниатюрным приёмником в руках. Режиссёр исчезает в дверях, успев кинуть на меня любопытный взгляд, когда Лида по-свойски расстёгивает на мне пиджак, чтобы закрепить приёмник к поясу моих брюк. Тут все вокруг меня принимаются кричать, суетиться и бегать. Я закрываю глаза, чтобы мысленно отгородиться от них, и начинаю медленно считать до десяти, одновременно представляя себе то, что делается сейчас в студии.

За годы работы в «Останкино», я видела это десятки раз, и это всегда начинается одинаково. Примерно за два часа до записи передачи в холле при студии собирается массовка, пятьдесят процентов которой составляют старожилы «Останкино». «Наша мафия», – любовно называет их Игорь. На самом деле, основное отличие старожил от других членов массовки состоит в том, что первые всегда оказываются в зрительном зале на самых выигрышных местах – либо на первых трех рядах, где можно попасть в камеру, либо на галёрке, где в глаза не будет бить ослепительный свет и вся студия как на ладони. (К слову, с верхних рядов не только виден весь съёмочный процесс, но и прекрасно слышно, как под лестницей матерятся охранники.)