Это явно был ужасный инцидент, далекий от стандартных пограничных дел, и он не мог оставить равнодушным ни одного из нас. Архипов всё ещё выглядел слегка потрясённым. Он был единственным выжившим свидетелем той катастрофы, о которой Омская пресса уже успела наделать много шума. В тот день он дежурил вместе с майором Сеченовым, и именно он первым подошёл к разбитым останкам поезда, о котором позже говорили весь округ. Лишь осмотрев его, я понял, насколько ситуация была серьезной. Труп машиниста, который, по всей видимости и по рассказу Архипова, организовал диверсию, был найден в развалинах, но Сеченов, как это часто бывает в таких случаях, просто исчез, оставив за собой лишь тонкий след лёгкой безнадёги.

Когда мы прибыли на место, меня поразила картина: железнодорожные рельсы, искорёженные взрывом, словно игрушечные, были покорёжены до неузнаваемости. Архипов, склонившись над деталями, старательно искал улик, которые могли бы указать на истинные мотивы диверсантов. Он выглядел сосредоточенным; его мужественные черты лица заливал тусклый свет холодного утреннего солнца. Я вспомнил о том моменте, когда мы выехали, и как он говорил о Сеченове с непередаваемой горечью. «Он просто исчез между жизнями и смертью», – говорил он тогда.

Мы шагали по обломкам, пока Архипов не замер в шоке и не указал на что-то на одном из вагонов. Снег, смешанный с металлическими осколками, создал странное зрелище. Я наклонился ближе и увидел герб, который удивил меня своей символикой: орёл с изображением Иисуса Христа в самом центре, окаймлённый свастикой. Это было настолько шокирующе, что я на мгновение замер, возвращаясь мысленно к урокам истории и к тому идеологическому наследию, которое было забыто Советским Союзом. Лазаренко и Сахаровский достали свои фотоаппараты и быстро сфотографировали данный символ для отчёта Язову.

– Товарищ Шестакович, что это может значить? – спросил меня Сахаровский, приглядываясь к этому странному символу.

Я сам не мог этого понять. Такого сочетания, кажется, сочетавшего в себе величие и ужас, я никогда не встречал. Свастика, будучи одним из самых жестоких символов XX века, который, словно на подвеске освещает нынешнюю планету, теперь оказалась на царском гербе с иконой. Наши глаза встретились, но среди нас не было ответа – только вопрос, задаваемый самой сущностью этого символа.

Обсуждая это, мы пришли к выводу, что это не просто совпадение, а красноречивый знак, говорящий о том, кто стоит за этим террористическим актом. Несмотря на внутренние конфликты, я чувствовал, что это могло быть обращение к тем, кто не всё еще знал о том, что мы значим для России. Возможно, кому-то из противников «Великого суда» нужно было напомнить, что их дела никогда не забудутся.

Впереди нас ожидала долгожданная поездка назад в Омск. Я кинул последний взгляд на место взрыва, на пограничный пункт, где символикой прошлого встречались уходящие в небытие идеалы и зловещие знаки. Я понимал, что нужно будет всё это учесть. Предстояло разобраться в корнях этого зла, исследовать, кто стоит за ним, прежде чем подобные события повторятся вновь.

Мы молча поднялись в автобус, каждая из фигур наполнялась новой тревогой, и, уезжая из Ивановки, я чувствовал нарастающее волнение внутри себя – это был не просто осмотр места происшествия, а маленькая часть глобального конфликта, который только начинался. Свет тускло пробивался сквозь облака, и я знал, что, возможно, история вновь пойдёт вдоль рельсов, когда-нибудь соединив сердца тех, кто забрёл в этот мрак. Вот, что значит, проиграть войну. Проиграть, а потом и забыть о России, как о едином государстве.