Также, ночью доложили, что все пятеро раненых партийцев скончались. В живых остались лишь Таборицкий, Энгельгардт, Бенкендорф, Головлёвский, генерал-майор Владимир Харжевский, отставной офицер Александр Айфельд и сам Царь Владимир Романов.

…

…

…

Сергей Таборицкий лежал в своей комнате, ворочаясь в липком от пота одеяле. Ломка сводила челюсти, в висках стучало, а за стеной кто-то шептал.

– Сергей… – произнёс голос какого-то мальчика.

Он резко сел. В углу помещения, где только что была тьма, теперь горела свеча. А перед ним стоял мальчик. Худой, бледный, в застиранной рубашке с вышитым вензелем «А». Это был покойный Алексей Романов.

– Ты… – Таборицкий попытался встать, но тело не слушалось.

– Ты знал, да? – Алексей улыбнулся. На его шее синел финский шрам – точь-в-точь как на трупе в расстрельном подвале Ипатьевского дома. – Что я жив. Что они не смогли…

Он кашлянул, и изо рта брызнула кровь.

– Владимир – не Царь. Он просто… кукла. А ты везешь его на трон, который мой. – произнёс малыш.

Таборицкий попытался схватить пистолет под подушкой, но его пальцы прошли сквозь металл.

– Где ты? – прохрипел он.

Алексей наклонился, и его дыхание пахло могильным холодом:

– Там, где ты будешь скоро. В земле. Если не станешь моим регентом, пока не найдёшь меня…

Внезапно свеча погасла. Настенные часы забили так громко, что Таборицкий, казалось, потерял из-за этого сознание.

…

…

…

Сергей Таборицкий вскрикнул и упал со своей кровати. В комнате было пусто, но на полу лежала лужица воды – как будто кто-то только что вышел из реки. Он дрожащими руками достал ещё одну ампулу морфия, но вдруг замер. На зеркале в раме кто-то написал кровью большими буквами: «НАЙДИ МЕНЯ».

…

…

…

Вокзал имени Антона Деникина, Самара. Самарское государство. 28 марта 1960-го года, 05:30 по местному времени.

Холодный рассвет застилал перрон вокзала сизой дымкой. Поезд, который должен был везти их дальше, стоял, окутанный паром – огромный, чёрный, с бронированными вагонами и зенитными пулемётами на платформах. На борту красовалась свежая краской надпись большими буквами: «РУССКИЙ МАРШ. ЗА ВЕРУ И НАЦИЮ». Владимир Кириллович вышел первым. Его тёмно-синий мундир с золотыми аксельбантами резко выделялся на фоне серых шинелей власовской охраны. Он молча осмотрел состав, сжав губы. Это не был царский поезд – это была боевая машина, и он понимал, что едет не как монарх, а как заложник чужих амбиций, но приходилось смириться ради своей цели.

– Ваше Императорское Величество, всё готово, – доложил Энгельгардт, поправляя кобуру.

Царь Владимир кивнул, но не ответил. Его взгляд скользнул к Таборицкому, который стоял поодаль, закуривая папиросу. Руки Сергея дрожали – не от холода, а от ломки.

– Ты в порядке, Сергей? – тихо спросил Владимир.

– Как никогда, Владимир Кириллович, – буркнул Таборицкий, швырнув окурок под колёса.

Власовские офицеры построили людей. 7 полностью уцелевших монархистов, 30 эсэсовцев из личной гвардии Вагнера и дюжина самарских «добровольцев» – тех, кто вызвался сопровождать «будущего царя» за двойной паёк. Перед ними, расставив ноги, стоял оберштурмфюрер Леонид Дроздов – правая рука Гутрума Вагнера. Высокий, с выбритыми висками и шрамом через левый глаз, он курил самокрутку, не обращая внимания на дым, щипавший глаза всем присутствующим.

– Ну и вид… – Дроздов бросил окурок под колёса. – Как будто вас через ад протащили, Ваше Императорское Величество.

Владимир Кириллович ничего не ответил и спрыгнул на перрон, не подавая руки нацисту.

– По вагонам! – скомандовал Дроздов, щёлкая затвором автомата MP-40.

Люди грузились молча. Никто не пел, никто не шутил. Даже эсэсовцы, обычно орущие похабные частушки, сегодня были угрюмы. Все знали – впереди Казань. А Казань – это враждебная республика, пусть и слабая.