От этой мысли откуда-то из глубин подсознания сладостно выплыл милый образ его светлокосой сестры милосердия. Да! Вот единственное на земле живое существо, что заставляет трепетать его сердце! И неужели вот так, не свидевшись, придется навсегда расстаться?
Ротмистр мысленно хлопнул себя по лбу: «Дурак ты, Алексей Николаевич! Ну уж дудки – просто так не уедешь!»
– А ну-ка, служивый, вот тебе ключи от номера и серебряный на проезд – словишь себе возницу! – прикрикнул он казаку-уряднику, что вновь был приставлен к его высокоблагородию. – А мне, братец, по важному делу надобно!
Уже вскакивая в поданную коляску, распорядился:
– Езжай в «Мажестик» – готовь вещи к отъезду! К пяти часам подъеду – к отправлению поспеем! А ты гони в Невтлуху, в военный госпиталь! – приказал грузину-извозчику.
Дорога заняла минут сорок. Когда въехали на госпитальную площадь, от вида лечебного корпуса – многострадального и до боли знакомого – даже затрясло. Сгорая от нетерпения, с коляски не сошел, а выпорхнул; рванул массивную дверь, промчал мимо каких-то лекарей в белом и уже вбежал было на лестницу, но остановил чей-то окрик снизу:
– Алексей Николаевич, голубчик! Не верю своим глазам! Вы ли это?
Листок обернулся. Из группы людей в белых халатах выделился некто, в ком он сразу узнал Бекетова – старого фельдшера, что некогда вместе с Натальей был приставлен к нему во времена тяжелого лечения. Старик, задрав очки, прошел к лестнице навстречу.
Листок, точно птица, слетел вниз.
– Боже! Вениамин Петрович, дорогой мой человек! Вы не представляете, как рад видеть! Нынче вы так нужны!
Он возбужденно стал трясти руку доброго старика.
– Отправляюсь в Могилев, сегодня же… Очень хотел увидеться с Егоровой, с Натальей Ивановной! Прошу, добрая душа, не откажите – просите ее выйти! Очень мне многое сказать ей надо!
Глаза старого фельдшера, радостно трясшего головой, отчего-то заслезились – не то от радости встречи со своим поправившимся подопечным, не то от неожиданной просьбы. Вызволив наконец руку из крепкого пожатия ротмистра, он растроганно снял с носа круглые очки и, вытянув одним движением из кармана огромный платок, стал подслеповато протирать стекла.
– Понимаю, Алексей Николаевич, голубчик, конечно же… И это правильно, это даже очень хорошо!
Закончив свое нервное дело, старик трясущимися пальцами водрузил очки на нос, заведя пружинистые душки за уши.
– Вы не представляете, Алексей Николаевич, как часто она вас вспоминала! Извелась даже, милая…
– Вспоминала?! – радостно вскрикнул Алексей Николаевич, не обращая внимания на все еще стоявших поодаль докторов. – Неужели помнила? – Он вновь схватил руку фельдшера. – Правда?
– Помнила, помнила, Алексей Николаевич, уж будьте уверены!
– Так вы позовете, Вениамин Петрович? Сейчас же, немедленно!
Лицо старика вдруг на глазах приняло какое-то изумленно-виноватое выражение, словно он только сейчас уразумел смысл взволновавшей его просьбы ротмистра. Он тихо, неловко отступив назад, прошептал:
– Не могу, Алексей Николаевич, не могу… Нет ее здесь, Натальи Ивановны… На фронт подалась. Нынче где-то под Карсом, в полевом лазарете…
Слова прозвучали подобно выстрелу в голову. Листок отшатнулся.
– Однако ж не горюйте так, Алексей Николаевич, – испуганно прошептал фельдшер. – Главное, что искали! Напишите ей через меня… Адресок свой сейчас чиркну… А уж через первую оказию и передам. Найдете еще свою Наталью Ивановну, даст бог – свидитесь!
Ротмистр лишь отрешенно посмотрел в глаза пожилого лекаря.
5
30 декабря 1916 г. Цюрих.
«Eden au Lac»
Из воспоминаний дворцового коменданта генерал-майора Свиты В.Н. Воейкова: