– Конечно, надо ехать, соглашайся. На такие деньги можно жить здесь. У меня таких денег не выходит. Я вот тут с голоду не помираю, но так надоело уже всё это дело – раньше было нормально, туристы в сезон валом валили, не жадные были. Сидишь вот – приходит пароход, большой такой, на нём туристов полно. Если это пароход из Америки, так вообще красота – они зеленью так и сорили. Я даже на маяк выходил встречать такой пароход.

– На маяк? Это как?

– А так вот – отсюда не видно, но вот в том направлении ходил?

– Да, ходил.

– Маяк, значит, должен был видеть, вот туда я и выходил. Закатишь им что-нибудь типа «Амурские волны» или «На сопках Маньчжурии» – они все с парохода ещё меня фотографируют, кричат мне, радуются. Вот. А если я им что-то из ихнего закачу, да того же Армстронга хотя бы, так они вообще аж визжат от счастья. Ну, а потом с причала им ход вот сюда и есть – через мостик, прямо мимо этого вот моего места. Тут уж самая работа и идёт, только успевай отсчитывать деньги. Там вон, видишь, через перекрёсток, там казачий хор тоже выступал, не знаю, сейчас где они – уехали куда-то, по деревням, наверное гастролировать. Да и правильно, тут вообще тяжко стало: туристов нету почти, сейчас разве пароходы заходят сюда? Нет, это так мелочь, настоящих лайнеров пассажирских и не видно тут. И правильно сделали, там в деревнях они больше денег поднимут.

О чем-то ещё мы с ним говорили: про самолёты из Саксонии, которые тоже на эти курорты привозят богатых туристов, про то, что на все эти вот уличные выступления, оказывается, нужна лицензия, и стоит она сколько-то денег и терпения, про налоги и сколько вообще уходит на житьё-бытьё там. В целом же его резюме было таково:

– Эта земля считается самой нищей в Германии, это территория бывшей ГДР, здесь же сделали после падения Стены то же самое, что и в России – всё разворовали, разграбили, предприятия все, какие были остановились. Вот и пожалуйста – сейчас единственная промышленность, которая работает здесь, это туризм. Они тут выживают только за счёт денежного туриста. А экономику тут специально загробили, так же, как в России. Что-то типа колонии сделали…

Гул и гогот в Земном мире. Носятся с воплями ночницы, мары, мавки и криксы, буйствуют некошные кровососы, красноплешие полуверцы, костоломные шишиги и нечистые мертвяки. Они чуют разор и зависть нашего мира и радуются как полоумные. Они вносят суету и смуту в подсознания людей, в наше подсознание. В этом море неуверенности погрязают как в болоте наши стремления и идеи. И только те, кто открывают свои души настежь, пуская в них яд зависти и наживы, пролезают наверх в через эти топи.

Наш переход в Ларвик не был ничем примечателен: показушки с парусами для трейнизов, вахты, рулежка. Нет, было кое-что, были вылазки с туристами на мачту. Были симпатичные женщины и их взгляды на сопровождавших их. Моряки всегда вызывают интерес прекрасного пола.

Ларвик – городишко на берегу моря.

Парусник подходил к причалу. Мы на корме готовились подавать концы на берег, когда я, держа шлаг на шпиль, каким-то боковым зрением и краем уха уловил лёгкую суету в рядах туристов и членов экипажа, докатившуюся эхом с бака. Что-то случилось там, но, судя по слабой реакции толпы, не очень серьёзное. Там чего-то сделали не так, но я был занят своим делом и потому быстро отвлёкся от этой мысли. Концы мы заожили на кнехты, повесили накрысники, установили трап и пошли на свой законный ужин. На причале стояли норвежцы и провожали нас взглядами со сдержанными улыбками. К капитану поднималась делегация встречавших – грузных и даже толстых норвежцев – в лицах было что-то знакомое. Уже нырнув в среднюю тамбучину и спускаясь вниз по трапу, я вспомнил, что видел этих массивных норвегов в ноябре ещё в Петербурге. Они приезжали договариваться о вопросах приёма в Ларвике.