Я прохожу мимо памятника четвёртый год. С Петроградской, из дома, я доезжаю на троллейбусе до Дворцовой набережной и иду на Красную улицу, к своей любовнице. Моей любовнице сорок лет. У неё двое детей, один за другим, восьмой и девятый класс. Её муж спился и погиб. Так как он закончил филфак университета, я подозреваю, что его затоптал в одну из ночей тот, на коне. Она, Соня, тоже окончила когда-то филфак. По этой причине некоторых вещей я, естественно, касаться недостоин. Мне, по её мнению, всадник вреда причинить не может. Пусть попробует. Я ему копыта оборву.

Когда я говорю так, она каменеет лицом. Она до сих пор пишет стихи, и это у неё один из немногих недостатков. Ребята выросли умные, организованные. Порядок она поддерживает в своих двух комнатах не наш. Её девичья фамилия Миллер. Я подозреваю, что меня она стыдится. То есть, если я ей скажу об этом, она из чувства противоречия тут же отправится со мною в загс. Но я не говорю. У неё какие-то свои знакомые, которым она читает стихи. А я – такой приходящий мужик. Ни разу я не остался у неё на ночь! Иногда она приходит ко мне, в мою комнату, но тоже днём. Как меня это унижает! Ей хочется, чтобы я был туповат. Что ж. Я не подвожу её.

И на работе хотят, чтобы я был туповат. А вот там не могу сдержаться. Был я уже и замначальника цеха, и начальником побывал. Не везло мне. Нет. Не то. Не хотел я работать, как все. Всё знал – ходы и выходы. Знал, что план можно дать только тогда, когда хорошо живёшь с людьми. Ты – им, они – тебе. Но в половине случаев надо закрывать глаза, притворяться дураком: ты, мол, и не предполагаешь, что это приписки, туфта. Ты, мол, и не знал, что совместители ни разу в цеху не появлялись. Ты… и так далее.

Я долго не мог понять, кому это выгодно? Перебои в снабжении, натяжки, низкая производительность, подрезание инициативы у рабочих? А потом понял. Это – тайные силы. Чем непонятнее, глупее, безумнее, тем больше тайный смысл происходящего. А меня конкретно тайные силы избрали в качестве примера, назидания для окружающих: не лезь, а то получишь. Не думай. Ты – пешка. А я не хочу быть пешкой!..

То есть – не хотел. Сейчас мне всё равно. Иногда, не сумев сдержаться, я с горечью рассказываю что-нибудь о производстве Соне. Она слушает молча. Хорошо, если я вовремя прервусь. Тогда я не перехвачу в её глазах холодной иронии. Она считает почему-то, что всё, что делается на заводах, на полях, в лабораториях, только вредит человеку, портит его. Сама она преподаёт литературу в школе. И эта мысль – о вредности производства вообще, о его необходимом зле – так для неё важна, что говорить о продуктах, одежде, транспорте в качестве доказательств противоположного с ней бесполезно. А вот о тайных силах она слушает с удовольствием. Но их она называет по-своему – роком, искуплением и так далее.

Мы сидим в её комнате; если ребята дома, то порознь, нас разделяет старый рояль; если же ребят нет, то во всех наших поспешных неистовствах есть какой-то постыдный смысл. Всегда получается так, что именно я являюсь виновником, мне не смогли отказать и т. д. Мне кажется, что я поступаю благородно, не оспаривая этого.

Я подозреваю, что Соня считает меня своим тайным грехом, от которого не избавиться, нет сил. А мы просто необыкновенно подходим друг другу, нам повезло. Но об этом она и слышать не хочет. Ей кажется, что у нас не может быть духовного единства, поэтому со мной она никогда не говорит всерьёз об искусстве. А я считаю, что её взгляды на жизнь узки и говорят о её слабости. В отрицании всегда больше слабости, чем силы. И т. п.