— Кать, — с досадой сказал он. — Ну зачем ты? Нет у меня никого.

— И давно?

— С лета.

— Ты не говорил.

— Говорил. Но ты меня даже слушать тогда не стала. Все твердила: развод, развод…

Она молча пожала плечами. Ну да, не стала. Сил не было.

— Можно печенье? — тихо спросил он.

— Можно.

Бывший муж шагнул к столу, но вместо того, чтобы потянуться за печеньем, обнял ее, как всегда обнимал: одна рука на затылке, а другая прижимает к себе. Ладони широкие, горячие, щеку колет свитером, а под ним мерно стучит сердце.

— Кать, — прошептал он, — Катюша…

И осторожно коснулся губами ее губ, словно самой великой в мире драгоценности.

Ее тело прильнуло к нему, мгновенно отвечая. Они всегда совпадали друг с другом, как два кусочка одного пазла, и у нее ни с кем не получалось так упоительно целоваться, как с ним. И никакие обиды не могли этого изменить. К сожалению. А может и к счастью.

— Я не могу без тебя, — тяжело сказал, оторвавшись от ее губ. Взгляд его был больной и отчаявшийся. — Измучился. Не могу. Кать, ты мне веришь?

«А я могу, — подумала она. — Могу без тебя. Но не хочу».

И вместо ответа снова его поцеловала.

— Ты простишь меня? — настойчиво спросил он.

— Обязательно. Но только если съешь все мое печенье.

— Всего два противня? Ерунда.

— Там еще целая миска теста, — злорадно предупредила она и рассмеялась, глядя на его вытянувшееся лицо.

9. 9. Горка

Отвратительный день. Вот просто минус сто из десяти. Началось все с того, что не сработал будильник и они проспали. В итоге дочь опоздала в сад, а она опоздала в школу. По пути к кабинету, у которого ее неуправляемые пятиклашки в ожидании учителя громили коридор, она наткнулась на завуча. Получила уничижительную усмешку и обещание написать докладную. Вот же старая грымза!

На уроке сначала все шло хорошо, но потом случилось ЧП: Миша Агапов так смеялся над схватившим двойку товарищем, что упал со стула. Набил шишку, пришлось вести его в медпункт, а в это время оставшиеся без присмотра пятиклассники громили теперь уже кабинет. Вернулась, наорала, они раскаялись и даже сделали уборку. Жаль, вазу это уже не вернет.

Перед сдвоенной алгеброй у восьмого класса кто-то написал на доске «Шаров целовался с Никитской», и это произвело эффект разорвавшейся бомбы. В итоге весь урок с объяснением нового материала пошел насмарку: дети не слушали ее, перешёптывались, хихикали и, судя по глазам, устремленным на спрятанные под партой телефоны, обсуждали эту новость в своем закрытом чатике. Никитская сияла, Шаров был мрачен. На квадратные уравнения всем было наплевать.

Последним уроком пришел одиннадцатый «Б», и испортил настроение окончательно.

— И зачем нам ваши интегралы? — с вызовом спросил Матвей Слуцкий. — В ЕГЭ нет этой темы.

— Жизнь не ограничивается рамками ЕГЭ, — спокойно ответила она. — В программе есть интегралы, значит, мы будем их изучать. Тем более вы математический класс.

Но ее слова потонули в возмущенном ропоте одиннадцатиклассников. Если бы не Слуцкий, никто бы и рта не раскрыл, но он почему-то постоянно всех провоцировал на бунт. И причем исключительно на ее уроках. Она пыталась поговорить с его классной руководительницей, но та заявила, что Матвей — прекрасный мальчик из хорошей семьи, у остальных учителей к нему нет претензий, и, может, это ей стоит задуматься над своей педагогической несостоятельностью.

Она промолчала и больше не жаловалась, хотя на счету Матвея была уже не одна пара сорванных контрольных и миллион хамских, бестактных вопросов, которые он задавал ей каждый урок. Она ужасно жалела, что пошла на поводу у завуча и взяла дополнительную нагрузку в виде этого одиннадцатого. Была ведь уверена, что справится. И честно пыталась справляться. Но иногда просто не хватало сил, вот как сегодня.