Машина в этот момент начала взбираться в гору и на пике подъема въехала в густейший туман, который не был видим на фоне сумрачного неба. От резкого изменения ситуации, царящей перед нами, Миша дал по тормозам. Он заглушил двигатель и поднес указательный палец к губам, призывая к тишине. Резким движением дернул на себя жалобно-скрипнувший рычаг, торчащий из рулевого колеса, равно как и три его собрата. Фары сверкнули и озарили молочную мглу. Саша сделала попытку поинтересоваться происходящим, но военный шикнул на неё, оборвав любые расспросы, которые могли помешать вслушиваться в тишину за окном.

Он закрыл глаза и положил голову на кулак, сжимающий руль. Его рука повторила мимолетное движение, озарив туман вспышкой света. Ещё с минуту он просидел в такой же позе. В итоге, он повернул голову ко мне, всё так же опираясь о рулевое колесо, и молча уставился в лицо. Он начал приподниматься, но его вспотевшая ладонь соскользнула и ударила точно по клаксону в середине руля.

Саша оглушительно завизжала:

– А-а-а! Блядь! Блядь!!

Не раздумывая, она взяла первое, что попалось под руку, и что есть мочи швырнула в голову Михаила, угодив точнёхонько в лицо. Сам вояка был ошарашен не меньше – произошедшее напугало и его.

– Идиот!! – распалялась девушка. – Сидит как эхолот, ехать боится! Теперь, если здесь и есть кто, то они точно знают, что мы тоже тут!

Саша размахивала руками, сопровождая каждое слово выставленным указательным пальцем, тычущим в сторону лобового стекла.

– Иди прогуляйся, придурок! – рявкнула наконец и замолчала, пытаясь отдышаться.

– Сама дура, – буркнул Миша и завел мотор.

Он протянул руку и до упора опустил рычаг, включив фары. Секунд десять мы сидели в обездвиженном пофыркивающем чреве автомобиля. Только после этой выдержанной паузы водитель выжал сцепление и тронулся с места, медленно въезжая внутрь сгущающейся пелены тумана.

Брезент, закрывающий нас от возможных явлений, имел множество отверстий и лазеек, через которые влага беспрепятственно проникала в салон. И всё это, не говоря о в целом деформированной крыше. Одежда стала влажной и неприятной. Я снял футболку и откинул её на бардачок. Моё горло натужно хрипело и клокотало от обильно выделяющейся слюны.

Мотор ревел, превозмогая препятствия, мешающие продвижению. Миша то и дело приподнимался, чтобы убедиться, что разделительная полоса дороги все ещё под нами. Благоприятно сказывалось то, что на данном участке дороги нам не повстречалось ничего, напрямую перегораживающего дорогу: баррикады, тела, недруги-инопланетяне. Ничего не преграждало нам путь.

После всех наших испытаний на пути к Уктусу, столь тихая обстановка ввергала в ещё более дикий страх, первобытный ужас, сгущающийся где-то глубоко внутри и усугубляемый непроглядной серо-белой пеленой тумана, вбирающего из нас все ощущения и эмоции без остатка, обездвиживая и наполняя салон машины тишиной, в которой тонули все звуки и слова.

Чем глубже мы зарывались в эту бестелесную водную сущность, тем тяжелее становилось дышать. Водяной холодный пар, что лился из всех отверстий и окружал нас как в криокамере, заставлял укутаться во влажные вещи, от которых, по-моему, становилось ещё хуже. Вдобавок ко всему, примешался довольно неприятный запах, отголоски которого витали во мне ещё с той злополучной квартиры, где мы нашли Данила. Этот запах был двойником той желейной жижи, что заполняла внутренности «мозгококона», оказавшегося несчастной девочкой. Кроме этого, в УАЗике без того воняло и жижей монстров, и блевотиной, и кровью. В таком зловонии, которое так и норовило вторгнуться в наши легкие, мы ехали все дальше, в надежде побыстрее вырваться из этого дурмана.