Бабьё стоит передо мной, в дурацкой вязаной шапке наперекосяк, и шмыгает носом.

– Вы ведь водительница фуры? – спрашивает она меня, указывая на тягач.

Первый раз слышу, чтобы меня так называли.

– Дальнобойщик. Чего хочешь?

– Дальнобойщица?! Правда?! – чуть ли не взвизгнула она.

Я не поняла причин подобной реакции. Стою жду, пока телячьи нежности пройдут. Хотя я итак знаю, что ей надо. Подвезти. Платить ей, судя по виду, нечем. Конечно, есть, но я не беру плату телом.

– А вы куда едете? – не унимается она: – Это ваша собака? Такая красивая! а что за порода? На медвежонка похож!

– В Туапсе. Моя. Туркменский алабай. Да, похож.

Девка вылупилась на меня, как баран на новые ворота. Глаза бегающие. Думает, что дальше спросить, и как ещё больше сделать диалог неуклюжим и утомляющим.

– М..можете подвести?

– Куда?

Губы задрожали у неё. Она морду виновато вниз опустила и поникла, как ребенок, у которого планшет забрали. Напустила на себя выражение мировой скорби, и отвечает жалобно и тихо, дрожа всем голосом: «Куда-нибудь… мне не важно».

Вот тут-то она меня заинтересовала. Мысли сразу стали течь в голове, образуя изворотливый замысел, который перерос в давно забытое желание.

Осматриваю её внимательнее: выше меня на полголовы. Потасканная одежка, давно не стиранная, выцветшая. Похоже одевалась впопыхах побыстрее и напялила, что вывалилось из шкафа. Убегала от кого-то? На джинсах в области коленей заметила внушительные шмотки бурой грязи. За спиной тощий рюкзак, по всей видимости, со скудными пожитками. в одной руке сжимает телефон, нервно поглядывает в экран постоянно. Одна, но с телефоном. Путешествует? Захотелось на открытый мир поглазеть?

Что ж…

– Садись. Зовут как?

Алабай утыкается носом в ладонь, требуя внимания. Язык свесил, но намордник мешает. Одернула руку – глупая псина, никак не угомонится.

– Рената, а вас? – девка улыбается во все тридцать два, а потом вижу тянет руку к Итчу. Ладонь нависла над головой.

Дура.

Пёс разразился громким лаем, поднявшись на лапы. Его черная, окропленная снегом, шерсть вздыбилась. Глаза засверкали поистине животной яростью. Итч, всегда бы тебе быть в подобном состоянии. Застрелить бы его, да только если куплю другого – тоже придется обучать и тратить время. Главное в охоте он меня не подводит. Ладно. Неважно. Девка резко дернула руку и отпрыгнула от нас, испугано взвизгнув.

– Итч, сидеть! – скомандовала я. Пёс послушно выполнил команду, усевшись обратно. Понурил голову, заскулил, но продолжал внимательно следить за действиями незадачливой девки. Перевожу взгляд на перепуганное бабье: – Спрашивай разрешения сначала – потом лезь. Иначе он разорвет в клочья.

– Да уж, хороший у вас защитник! – нервно хихикнула она, отряхиваясь.

– В фуру садись. Алмой меня звать. Не боись – больше Итч не огрызнется.

До тех пор, пока я не прикажу.

Перед тем, как перейти непосредственно к девке, хочу высказаться. Я ни с кем не могу поделиться пережитым – только с собой. Мое воспоминание сейчас так живо перед глазами, что я непременно хочу еще раз написать о нём.

Медведь. Мой дорогой Медведь. Как хорошо у нас с ним все начиналось – и как очевидно закончилось. До того, как он стал питомцем в моем подвале, какое-то время между нами вспыхнуло подобие взаимоотношений. Мужичьё, чей неудачный брак так скоро распался, уверовал, что нашел именно в моих объятиях нужный ему покой и понимание, но не он был хозяином положения. Ему стоило бы изначально знать своё место, прежде чем переступить порог моего обиталища.

Горячий, импульсивный, резкий в выражениях, самоуверенный. Высокий, крупный и пузатый, любитель приложиться к бутылке, но умел себя контролировать – руки не распускал. в подробностях рассказывал мне об «ужасах» Афгана. Медведь гордо бил себя в грудь, называя «героем» войны себя. Сыта по горло я этими рассказами. Моего брата в катафалке привезли. Мать с Отцом так и не затыкали свои рты, оплакивая своего сынка. Весь аул тогда собрался такого «героя» провожать. Умер и умер. Какая разница? Все равно бы помер или так, или сяк.