«Двести восемьдесят шестая! – с ужасом подумал лопоухий, – Им по хуй, не посмотрят, что сам не стрелял!»

И он с разбегу бросился на спину коллеге, опрокинув его в асфальт.

Коля услышал сзади непонятный шум, стрельба оборвалась. Он поднялся с асфальта и, не замечая боли в разбитой коленке, без единой мысли в голове, бросился прочь.

Лопоухий же (дослужившийся в дальнейшем до подполковника милиции) до старости лет с удовольствием рассказывал эту историю всем желающим (да и не желающим тоже), неизменно заканчивая рассказ следующим прагматичным выводом: «Вот так-то, один смелый поступок дает толчок карьере на долгие годы!»

– Есть нечего, пить нечего. Денег нет, еще и чуть не расстреляли. И все это, – подчеркнул Коля, – Из-за него.

– Не из-за него, – сердито сверкнула глазами девочка.

Была уже ночь, Юстас спал. Разговаривали шепотом.

– В смысле, не из-за него? Он появился и началось!

– Он просто маленький!

– Какой на хер, – повысил голос Коля и Аня тшикнула.

– Ну да, мелкий, – тише продолжил он, – Но все равно! Так не бывает, чтобы из-а одного малыша…Да не видишь ты, что ли! – отчаялся объясниться он, – Нам уже есть нечего, уже, понимаешь ты это? Подохнем тут, никто и не заметит.

– Почему подохнем? Завтра на прятки пойдем.

– Нас упекут в тюрьму, как пить дать.

– О господи, – вздохнула Аня, – Сами пойдем, пусть тут сидит.

– Если только нам потолок по дороге на головы не обвалится.

– Да хватит уже!

– Теперь, – зловеще предрек Коля, многозначительно подняв палец, – Все может быть. Все, что угодно. Любая пакость.

– Ладно, – вздохнула Аня и что-то странное, взрослое, немыслимое и сказочное послышалось в ее голосе, – Ты помнишь, я его мыла?

– Ну, помню. И что?

– А то, что на ляжке у него три родинки, а посередине – седой волосок. Как у Пети.

– Как? – буркнул Коля и замолчал. Он молчал и глаза у него прятались в тени, и не видно было, что он там думает.

А потом он взорвался.

– Откуда ты знаешь? И какая разница, какие у него там родинки! Этого быть не может, и вообще, мало ли совпадений бывает? И откуда ты знаешь? Ты! – он даже задохнулся от возмущения.

Маленькое Анино личико, бледное, с темно-серыми мешками под глазами, окруженное топорщившимся темным ежиком, мерцало, будто в глубине чистой, светлой воды.

– Понятно, – сказал Коля и как-то очень глупо прокашлялся, – Укхм-кхм.

Аня, глядя на его лицо, прыснула. Коля-то знал, как стеснялся Петя своих родинок, верней, не родинок, а росшего между ними длинного волчьего волоса – жесткого, толстого и прозрачного. Он даже и Коле-то не сразу рассказал, да и потом еще долго отказывался показать. А подсмотреть было невозможно, потому что рос волос на месте, обыкновенно скрываемом трусами.

Коля встал. Ему было тринадцать лет, лицо у него было в подсохших грязевых брызгах, штаны разодраны, а плечи накрывал сплавленный из полиэтиленовых пакетов плащ, но он держался церемонно – по-настоящему церемонно, как трехсотлетний герольд.

– Коля, – уже серьезно сказала Аня, глядя на него снизу вверх, – Ну тебе-то не шесть лет!

– Ну да, – он осел, как сугроб весной, – Прости меня.

– Хорош ты, – ткнула его острым локотком в бок Аня и в темноте блеснула улыбка.

Они глядели на Юстаса, свернувшегося калачиком в Петином гамаке. Юстас спал, засунув в рот большой палец и весь меленько трясся от холода, желтый край капюшона – он так и не снял свой дождевичок – чуть дрожал.

– Ему холодно. Он так у нас помрет, – сказал Коля.

– Это если он может, – ответила Аня и что-то – может, не в словах, а в тоне, или даже не в тоне, а в том, как этот тон звучал рядом со спящим малышом…В общем, что-то напугало Колю, коснулось холодком.