– Сам ты люпенарий, – тихонько буркнул Юстас и уселся у сверкающих на весеннем солнышке стеклянных дверей.

Коля издали наблюдал за ним. Поначалу все шло хорошо: мимо шли нарядные молодые люди, многие подшофе или в легких наркотиках и тусклого звона монет почти и не слышно было – кидали малышу все больше купюры. Мелкие, конечно, но все равно. Сам Юстас тоже держался исправно: табличку не прятал и время от времени тер глаза кулачком – будто плакал.

«Это он хорошо придумал, я сам не догадался», – подумал Коля и собрался уж уходить, как вдруг к Юстасу подошли два ппсника и после непродолжительного диалога повели его куда-то.

Коле в первую минуту подумалось, что оно, пожалуй, для всех, в том числе и для самого Юстаса, к лучшему. Но товарищей, даже таких малохольных, не бросают. Надо было выручать.

«Куда они его? В семьдесят первый должны, больше некуда, – быстро, с нервным упоением предстоящим риском подумал Коля, – Значит, так…»

Он бросился наперерез Юстасу с ппсниками, под тревожное и сердитое блеянье клаксонов перебежал на красный свет, свернул в арку, пронесся по тихому двору, разметав сонную с зимы стайку голубей, и, тяжело дыша, остановился в подворотне у самых дверей 71го отдела полиции.

Отдышавшись, Коля выглянул на улицу. Ага, идут. Юстас совсем уж перепуганный, прижимает к груди табличку и чуть-чуть не плачет. Ппсники, волки, веселые, улыбаются. Один так даже лопоухий – вон как хрящи из-под фуражки выпирают. И кого только в менты не берут!

«Хватит, – отогнал он от себя ерундовые мысли (сам про себя знал, что это он предстоящей операции боится, глупостями отвлекает), – Ну, теперь уж все от Юстаса зависит. Может, и не ступит».

«Дай бог только не промахнуться, – даже зажмурился от этой мысли он и вытянул из кармана рогатку, – Засажу в глаз, пиздец мне»

Мимо прокатила коляску молодая мама, оживленно болтая, прошли подростки в разноцветных одеждах и с разноцветными банками в руках, невыносимо медленно проковылял старик с таким лицом, что Коля подумал с усмешкой: «В войну небось полицаем был», а ппсников все не было.

«Может, свернули? Но куда ж тогда его?» – тревожился Коля. Весеннее солнце ласковой кошкой терлось об шею, затылок; сквозь уличный шум слышно было, как за спиной, во дворе, курлычут голуби, попискивают воробьи.

Вот, показались! Блестят не по размеру подобранные черные кожанки, висят, болтаясь дулами вниз, как гирлянды какие-то, автоматы. На мгновение вялое покачивание направленных вниз стволов заворожило мальчика; все-таки он собрался с силами и, чуть отскочив назад и поднимая рогатку, оглушительно свистнул (а пока делал, думал – «господи, ну не будут же они стрелять по мне»).

Ппсники на разбойничий свист обернулись, захлопал глазами Юстас…

Коля лихо, навскидку сбил с лопоухого полицейского фуражку и бросился назад, во двор. Лопоухий с ошеломленно-глупым лицом стоял посреди тротуара, его напарник с грозным «Стой, сволочь!» бросился за Колей. Юстас, не будь дурак, помчался, лавируя меж прохожих, по солнечному, многолюдному проспекту. Табличку из рук он так и не выпустил.

Коля несся по пустым, сонным дворам, со страхом и упоением слушая тяжелый топот за спиной. Он напугал одиноко ковылявшую куда-то старушку, успел позавидовать увиденному на мгновение дымчатому коту, гревшемуся у подвальной отдушины, и уже совсем уверился в успехе операции, как сзади гигантским кузнечиком застрекотал автомат.

Коля, повинуясь внушенному боевиками стереотипу, схватился за голову и бросился (порвав штаны и больно ушибив коленку) на асфальт. Тут бы его и застрелили, если бы не тот самый лопоухий полицейский. Он уж догонял напарника, когда тот вдруг остановился, рванул автомат с перевязи, и начал стрельбу.