У каждого молодого офицера был свой кумир, свой образец для подражания. Для Давыдова на первом месте был, конечно, Багратион, но тот – бог, недостижимый небесный идеал, а на земле кумиром был Кармазин. Как водится, Давыдов во всем следовал своему образцу и, опять же как водится, с перехлестом. У Кармазина усы – у него усищи вразлет до ушей, у Кармазина серьга в ухе – вот вам две серьги, свисающие до плеч, у Кармазина сапоги с длинными острыми носами – у него такой длины, что даже загибаются кверху, как у старорусского боярина или турка, Кармазин своими выходками выводил из себя генералов, Давыдов допек самого государя императора. Вот только ростом Давыдов до Кармазина не дотягивал, несмотря на высоченные каблуки, но тут уж ничего не поделаешь, природа.

Давыдов уже несколько минут стоял рядом с друзьями, с завистью наблюдая за их сборами.

– Отправляетесь, значит, – с тоской в голосе протянул он.

– Не переживай, – с улыбкой ответил Соловьев, – навоюешься еще, молодой.

– Так ведь жизнь проходит! Без славы! – воскликнул Давыдов.

– Какие твои годы! – успокоил его Кармазин.

– Что вы все – молодой да молодой, чай не многим вас моложе, но вы-то – ого-го, а я!..

– Это как считать, – рассудительно заметил Маркóв, – ежели по времени службы, так ровно в два раза выходит, мы в сравнении с тобой деды.

– Мы-то в твои годы!.. – подхватил Кармазин. – Эх, страшно вспомнить, как давно это было! Тоже все о славе думали, только нам-то хуже было, нам-то казалось, что все уж позади осталось, всё, жизнь прошла, ничего выше Итальянского похода не будет, дальше только лямку тянуть без славы, чины только за выслугу. Пока ничего особо не выслужили, вот ты – уже поручик, а я все в корнетах хожу, – добавил он, вздыхая.

– Грех жаловаться, Кармазин, – протянул Соловьев, все так же раздумчиво, – тогда в замке не чаяли и живыми выбраться, ты вспомни, уж и попрощались друг с другом, – и он продолжил, в который раз дергая какой-то ремешок и посему не замечая предостерегающих взглядов друзей, – а ведь там не тут, тут война, чистое дело, а там!.. Здесь даже если и изранят всего, а все есть шанс спастись, а там бы не пощадили, нет! Но ведь вывернулись! Но ведь – живем! Грех жаловаться!

Давыдов с недоумением посмотрел на Маркóва с Кармазиным: о чем это он? Неужели о… – мелькнула искорка догадки. Маркóв не дал этой искорке разгореться.

– А что это ты, Давыдов, врал второго дня о заячьем тулупчике? – строго спросил он.

– Я – врал?! – возмутился тот. – Я всего лишь пересказал историю, которую слышал за верную в штабе главнокомандующего. Там все только об этом и говорят. Нет, право, господа, смешная история. О бывшем главнокомандующем нашем, графе Каменском…

Тут Маркóв рассердился непритворно.

– Вранье! – оборвал он Давыдова. – Клевета! Бабьи сплетни! А ты передаешь! Еще раз услышу, уши обрежу, чтобы не слушал всякие глупости, и язык заодно, чтобы не трепал.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, ничем хорошим, надо полагать, но на счастье появился ординарец Маркóва и отвлек того по каким-то эскадронным делам.

– Чего это он так взъерепенился? – смущенно спросил Давыдов, глядя в спину удалявшемуся Маркóву.

– Такой уж он человек – вранья не любит, – назидательно сказал Кармазин.

– И пустой болтовни, – добавил Соловьев.

– Как услышит, что кто-нибудь врет, так сразу секундантов посылает, – продолжал Кармазин, – обычно, конечно, нас, потому что мы дело начатое всегда до конца доводим, нас на мировую не склонить. Ну а дальше, как водится, дуэль, до первой крови, она же для обманщика последняя.

– Вжик-вжик-вжик, и ни ушей, ни языка, – наглядно изобразил Соловьев.