– Так точно, господин генерал-майор! – хором ответили офицеры.

– Выполняйте!

Офицеры синхронно и четко начали выполнять поворот кругом.

– Вы не хотите взять с собой карту? – раздался тихий голос.

Офицеры также синхронно совершили полный оборот и с некоторым недоумением воззрились на сидевшего в кресле Шулепина, как будто только сейчас обнаружили его присутствие в комнате. Последнее вышло, впрочем, не очень убедительно, особенно у Соловьева. Он же первый нарушил субординацию.

– Это зачем? – спросил он без разрешения вышестоящего начальства.

Кармазин лишь пожал плечами. Маркóв обратился к Багратиону: «Позволите?» Тот кивнул головой. Маркóв подошел к столу, скользнул взглядом по лежавшему на столе предписанию Шулепина с размашистой подписью «Александр», перевернул его и стал быстро рисовать пером на обороте карту с обозначением всех дорог, речушек и населенных пунктов с немецкими названиями.

– Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, – говорил он при этом, – воспитывался я в доме моего дяди, а он считал рисование карт альфой и омегой образования будущего офицера.

Завершив рисунок, он с коротким поклоном головой передал его Багратиону, тот сверился с большой картой, одобрительно кивнул и передал рисунок Шулепину. Тот не стал ни с чем сверяться, но, мельком посмотрев на рисунок, все же оценил качество работы.

– Вы все запомнили, – сказал он.

Странным образом в словах его прозвучал вопрос.

– Все, господин статский советник, – ответил Маркóв.

Шулепин тонко улыбнулся в ответ.

Если поведение друзей во время инструктажа разительно различалось, то теперь они столь же разительно походили друг на друга сосредоточенностью лиц, выверенностью движений, дотошностью к любой мелочи – они собирались к выходу в разведку. Сначала упряжь – все прощупали, Кармазин сменил подпругу. Потом оружие – по два пистолета в седельные кобуры, сабля, нож, порох в лядунке, запас пуль, хозяйственный Соловьев прихватил топорик. Провизия – шмат сала, сухари и, конечно, по фляжке с водкой, неприкосновенный запас, НЗ. Трут, кресало, у каждого свои. Теперь одежда. На ноги свежие сухие портянки, сменную пару в ранец. Поверх формы короткие мерлушковые полушубки, легкие и теплые, на них – длинные гусарские плащи, на голову – меховые, сшитые на польский манер фуражки, толстые рукавицы за пояс.

Собирались молча, лишь Соловьев по привычке рассудительно разговаривал сам с собой.

– И зачем нам это, все эти Берги, Ланды и Торны, об этом пусть у штабных головы болят, это их единственная забота, а у нас и других хватает. Или эти фамилии. Мало нам своих немцев, Беннигсена, фон Эссена, фон Сакена, Барклая де Толли, Остермана, Буксгевдена, – споткнувшись на последней фамилии, Соловьев оставил действительно длинный список и сокрушенно сказал: – Еще и французов изволь запоминать! А какое мне, спрашивается, дело до того же Бернарда, если я с ним в жизни не встречусь, а если и доведется столкнуться, так рубану саблей, не спрашивая, тут что Бернард, что не-Бернард, один черт. Или он меня, тогда мне тем более будет все равно. Нет, заладили – Бернард, Бернард, свет на нем клином сошелся!

– Бернадот, – подал голос Давыдов, – маршал Бернадот.

– Нехай будет Бернадот, что это меняет?

Поручик Денис Давыдов был новым адъютантом Багратиона. Он и появился-то в дивизии всего за две недели до этого и не успел еще перезнакомиться со всеми офицерами. Но друзей он знал и раньше, знал еще с давних петербургских времен, когда они звались неразлучными, а он, молодой гусар, слушал, затаив дыхание, рассказы об их похождениях. Он их знал, а они его – нет, лишь много позже Давыдов познакомился с Кармазиным, они служили по соседству на Украине и частенько встречались на маневрах и в Киевской опере.