– А что, за что-то не заплатил? – удивился я. – Вы же, шельмы, за постой вперед берете!

– За постой, – кивнул он. – А за вино не заплатили!

– Какое вино?

– То вино, что заказывали, когда вы изволили мадемуазель Мими навестить, – парнишка неожиданно осмелел, в голосе появилась заносчивость. – Хранцуз, что с вами был, самую дорогую бутылку взял. Платим, сказал, в двойном размере, только, говорит, на номер запишите…

– Вот как, – удивился я.

– Только номер-то хранцуз указал не мадемуазель, а шляхтича, – обиженным голосом закончил мальчишка.

– Да с чего ты решил, что он француз? – воскликнул я.

– Хранцуз, хранцуз, – стоял на своем отрок.

– Ладно! – я повысил голос, и мальчишка вдавил голову в плечи. – Француз, так француз. Он прохвост, но безобидный. Давай-ка к шляхтичу вернемся. Так что же он, молчал весь обед?

– Так только парой фраз обмолвился, да хозяин наш Пантелей Федорович намекнул ему, чтоб помалкивал, – рассказал мальчишка.

– Чем же он хозяину не угодил? – спросил я.

– Так он изъяснялся в том смысле, что с Наполеоном договор нужен…

– Какой договор? – сорвалось с моих уст.

– Договор, чтоб не идти более войной друг на дружку, – продолжил мальчишка.

– Так ты ж только что сказал, что шляхтич один обедал! С кем же он разговаривал? – повысил я голос.

– Истинный крест! – мальчишка перекрестился. – Один он был, один. И ни с кем не разговаривал.

Я вдохнул и неспеша выдохнул, едва сдержавшись, чтобы не двинуть отроку по зубам.

– Да ты, я вижу, и впрямь на дыбу хочешь, – процедил я. – Что ж ты мне, шельмец, голову морочишь?! Так говорил он или не говорил?! А если говорил, так с кем?

– Ваше высоко… Ваше сиятельство,.. – перепугался мальчишка. – Ни с кем он не говорил! Он один сидел, и так, знаете, люди вокруг говорят, так и он нет-нет да что-нибудь скажет…

– Ты хочешь сказать, что люди попросту языками чесали, так и он языком молол? – удивился я.

– Вот-вот, – отрок несколько раз кивнул. – Вот хозяин и сказал ему, чтоб помалкивал, а то ж, неровен час, мордобитие случится.

– Ну, хорошо, – протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт-Петербург приволок.

– Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, – запричитал отрок.

– А поручений шляхтич никаких не давал? – спросил я.

– Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, – выдал отрок.

– Какую бумагу?! – едва не взревел я. – Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!

– Шляхтич просил бумагу в кирху…

– В какую кирху?! Дорогу помнишь?

Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.

– Так на Невском которая, от Екатерининского канала13 близехонько…

– Собор Святой Екатерины! – догадался я и крикнул Жану. – Слыхал? Давай! Дуй туда!

– Бумагу велено было господину Билло передать, – сообщил мальчишка. – К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.

Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи. Храм имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам – лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.

– Вон он, вон, – мальчишка потянул меня за рукав.

– Кто?

– Секретарь.

Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по-русски.

– Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, – приказал я мальчишке.