До больницы мы ехали уже спокойно. Анина мама старалась держать себя в руках.

– Аня в семнадцатой палате. Иди. Я сейчас, – сказала Ольга Игоревна.

Я поднялся на второй этаж поликлиники и очутился в плохо освещённом коридоре. Солнечные лучи едва проникали сквозь закрытые жалюзи, а половина подвешенных к потолку ламп уже давно перегорела. На лестничной клетке о чём-то беседовали пожилые мужчины.

Сердце учащённо билось. Перед глазами молниеносно мелькнул вчерашний день…

Что если…

Нет.

Я не буду об этом думать.

Я осторожно заглянул в палату. Аня лежала на кровати возле окна.

– Привет, – сказала она, отложив книгу, которую держала на согнутых коленях.

– Привет. Как ты?

Я сел рядом с Аней.

– Нормально. Уже гораздо лучше.

– Что с твоей мамой? Она сама не своя.

– Она сказала тебе?

– Только о том, что ты хочешь меня увидеть.

– Я попросила её заехать за тобой. Мне сделали томографию. Сегодня утром меня повезли в какой-то зал и положили внутрь большой белой штуки. Она загудела. А потом… Хм… Я никогда не забуду лица врачей. Они смотрели то на меня, то на полученные снимки, то на зелёные стены, то снова на меня… Спустя час были готовы результаты других анализов.

– И?..

– Я живой труп… Ну или мертва душа, как говорил Гоголь.

Аня усмехнулась и развела руками.

– Я ничего не понимаю.

– У меня глиобластома четвёртой стадии.

Глиобластома.

Четвертой.

Стадии.

– Что это? – спросил я, тщетно пытаясь понять значение неизвестного медицинского термина.

– Дрянь, которая живёт в моём мозгу! – закричала Аня.

– Это из-за неё у тебя болела голова?

– Да. Она убивает меня. День за днём. Врачи решили не скрывать подробностей моего диагноза. Они так мило со мной беседовали…

– Что они сказали?

– У меня нет шансов.

– Они же не оставят тебя умирать…

– Оставят. Я продержусь ещё пару месяцев. Если бы терапевт, который выписал мне те идиотские таблетки, заметил хоть что-то подозрительное и направил меня сюда, я прожила бы несколько лет… Сошла бы с ума от химиотерапии, постоянных уколов, лекарств и операций. По удалению самой опухоли. По удалению рецидива. А потом по вскрытию, конечно же.

– Но ведь тебя могли спасти… Разве жизнь не стоит того, чтобы за неё бороться? Почему ты так долго молчала? Почему делала вид, что всё хорошо? Есть же другие врачи…

– Спасти? Ты называешь жизнь на таблетках спасением? Да я бы с радостью пила их каждый день, если бы они гарантировали нормальное существование, а не просто облегчали симптомы болезни, помогая хоть как-то дожить до следующего приёма онколога.

– Но… Ты… Нет… Ты не умрёшь. Твоя мама… Она тебя вылечит… Есть куча клиник в Германии, Израиле… Где угодно.

– Теперь она может только купить мне дорогой гроб.

Моё сердце упало куда-то вниз.

– Не надо так…

– А как? – крикнула Аня, швырнув книгу на пол и закрыв лицо руками.

– Я не знаю, что сказать, – еле слышно произнёс я.

Мне хотелось только одного: не видеть этих обжигающих глаз…

– А я не знаю, как жить дальше. Скоро мы вернёмся домой, мама бросит работу, будет сидеть рядом, дежурить ночами возле моей кровати, звонить в «скорую», как только начнётся очередной приступ. Мне будут колоть обезболивающие, которые превратят меня в наркомана… Я очень тяжело больна. Я – аномалия, продолжающая жить по инерции.

– Всё будет хорошо…

– Всё будет хорошо? Ты издеваешься?! Я умираю. У-ми-ра-ю. И ты, мой единственный друг, говоришь мне такие вещи?! Всё было бы более или менее хорошо, если бы мама не знала о моём диагнозе… У меня нет никого, кто сможет меня поддержать… Не думай о себе. Я не хочу видеть тебя на моём смертном ложе.

– Я буду с тобой. Даже если ты этого не хочешь.