Наверное, я перегнула палку, и меня сгребли за шкирку так, что я теперь болталась на вытянутой руке Аднана.

– Нет, ты живая и ужасно глупая. Дети рано или поздно покидают своих родителей, а родители отправляются к Аллаху и покидают своих детей. Ты злишь меня сейчас просто так. А мне совсем не хочется тебя наказывать и показывать, где твое место, и что пока что ты очень даже живая.

– Что может быть еще хуже?

Он вдруг стиснул мои скулы с такой силой, что у меня выступили слезы.

– Например, остаться без языка, Альшита.

И разжал пальцы. А я грузно упала рядом с псом. Снова упрямо набрала мазь пальцами.

– Не трогай – он же руку тебе отгрызет.

Я передернула плечами, игнорируя голос Аднана, и смазала раны пса. Потом погладила его между ушами. Провела ладонью по широкой морде, почесала с обеих боков мощную шею. Пес от наслаждения вывалил язык и закатил глаза.

– Яяяя алла, Анмар, ты серьезно? Только потому что она женщина?

Я отняла руку, и пес ткнулся в нее носом, подсунул под нее мощную голову. Хвост Анмара метался из стороны в сторону, поднимая в воздух облака песка.

– Дааа, вот так, – я сама не поняла, как улыбаюсь и чешу пса уже обеими руками, – нравится, да? А здесь? И здесь? Хороший мальчик.

Подняла голову и посмотрела на Аднана – тут же вздрогнула. Широко расставив ноги и сложив руки на груди, он смотрел на меня. И в его взгляде… я не знаю, что в нем было. Но именно так он на меня еще ни разу не смотрел. Взгляд впервые смягчился, и глаза стали очень светлыми.

– Забавно, мой самый свирепый пес ест с ладошки моей вещи. Иди в палатку, Альшита. Этой ночью мы все еще остаемся здесь. Выезжать будем завтра.

Потом добавил.

– Тебе принесут обед и еще одну порцию воды. Анмара покормят отдельно. Меня не будет, но тебя будут стеречь, ты можешь не бояться.

Если тебя не будет, мне больше некого бояться. Когда он ушел, мы с псом перебрались в палатку, и я наконец-то спокойно уснула.

Ночью я сбежала. Да, я понимаю, что это глупо, что это идиотский до абсурда поступок, но я дошла до последней стадии отчаяния. Меня накрыло каким-то паническим понимаем необратимости, пониманием, что это конец, и какой-то призрачной надеждой на спасение. Мне казалось, что если я не попробую бороться за свою свободу, то действительно перестану быть человеком. Даже дикое животное не мирится с участью сидеть на цепи, а я должна попытаться. Ибн Кадир забыл в палатке нож, или он выпал, когда он одевался, но мне удалось перерезать веревку и снять петлю с шеи. Пса рядом не оказалось, видимо, он ушел еще ночью то ли зализывать раны, то ли туда, где было его место и кормежка.

Я соорудила из куфии котомку, сложила туда две лепешки, флягу с водой, мазь от ожогов и крепко завязала в узел, затем я привязала эту котомку к себе на спину своим же поясом от джалабеи. Так же стащила черную куфию Аднана, чтобы днем замотать голову и лицо. Ушла я ближе к утру, когда в лагере начались приготовления к отъезду. Палатки сматывали, тушили костры, вешали тюки на спины лошадям. Шатёр Аднана стоял в стороне, и снаружи никого не оказалось – меня не охраняли. Я выползла из него на четвереньках и медленно отползала назад, прячась за самой палаткой. Ползла я очень долго, оглядываясь и прикидывая – увидят ли меня, если я встану в полный рост. А потом я все же побежала. Путаясь и утопая в песке босыми ногами, думая о том, что лучше сдохнуть в пустыне, чем от жестокой расправы бедуина. Пусть я заблужусь и умру в песках. Но свободным человеком, а не лягу под этого монстра и добровольно раздвину ноги. Но с еще большим ужасом я представляла, что он сделает это со мной насильно. Первые несколько часов до восхода солнца мне мой поступок казался идеально правильным, и я представляла, что меня не найдут, что мои следы заметет ветром, который не стихал еще со вчерашнего дня и кружил песчаные смерчи под моими ногами. Мне думалось о том, что мы не так уж далеко ушли от той заправки и что я могу найти ее, а от нее и добраться до КПП с солдатами. Но я и представления не имела, что пустыня – это как океан или море и что мне может казаться, что я плыву в правильную сторону, а на самом деле я могу плыть навстречу своей смерти. Когда взошло солнце и начало понемногу припекать мне голову, а ноги нестерпимо болеть в икрах с непривычки, я подумала о том, сколько мне уже удалось пройти, и решила, что много, если я не вижу вдалеке палаток бедуинов. Я шла все дальше и дальше, вглядываясь в горизонт и чувствуя, как постепенно солнце становится все безжалостней и безжалостней. Конечно, я намазалась мазью, но это не спасало, и жара сводила с ума. Кроме того, я умудрилась наступить на колючку и выронить из рук открытую флягу. Вода пролилась в песок и даже задымилась, испаряясь у меня на глазах. Теперь, когда мне хотелось пить, я делала по одному глотку и постепенно начала понимать, что я не только не найду ту заправку, я даже не вернусь обратно к палаткам. Но я старалась об этом не думать, нужно не паниковать и просто идти, рано или поздно я куда-то выйду ведь. Главное, не обращать внимание на то, как песок начал беспощадно обжигать ступни, нагревшись на солнце.