Сегодня ты хорошо потрудилась. Устала, наверное?

Я еще долго смотрела на послание.

«Ладно, предположим, что они правда существуют, – подумала я. – Тогда надо быть гостеприимной. Как там говорят, сам живи и другим не мешай? Два мальчугана тебе точно не навредят. Даже если я все выдумала, то что с того? Мы многое выдумываем из того, что нельзя увидеть: мнения, ощущения… „Размах мысли твоей превосходит просторы Японии“, так?»

Я вышла из ванной и осмотрела комнату. Футон, который утром я заправляла в спешке, выглядел будто немного аккуратнее.

– Спасибо, – негромко поблагодарила я.

Дни становились длиннее, мир потихоньку менялся. Дела в университете шли лучше, и я даже обзавелась парой друзей.

Но приглашать их к себе домой мне не хотелось. Что-то во мне не желало, чтобы эти два мира сталкивались. Муку больше никто не рассыпа́л, выключатели стали работать нормально. Новые послания на зеркале тоже больше не появлялись, но, если я задерживалась в душе надолго, на зеркальной поверхности все еще проступали очертания предыдущих надписей и улыбающаяся рожица – в такие моменты мне никогда не было одиноко. Как и говорилось в объявлении.

Только меня до сих пор мучили огненно-алые кошмары – переплетение людских криков, густого черного дыма, раскаленного пламени и детских голосов, отчаянно зовущих маму с папой. После них я просыпалась с неприятным привкусом во рту.

Как от горелых тостов.

По пути в университет я лениво разглядывала склоны, лестницы и перила, представляя, как тут можно прокатиться на скейте, но стряхнуть ночное наваждение никак не получалось. Как и избавиться от странного запаха, время от времени щекотавшего ноздри.

Как-то вечером я столкнулась с Нодой-сан. Выглядел он, как и всегда, смертельно уставшим и нес дипломат с таким видом, будто тот весил тонну. Мне стало немного жаль соседа.

– Вы не чувствуете запаха гари? – поинтересовалась я.

Он было встрепенулся, но потом покачал головой:

– В последнее время у меня проблемы с обонянием.

– А у вас ничего не подгорало?

– Да я сам особо не готовлю. Живу в ожидании выходных и стряпни моей супруги, – улыбнулся он и встретился со мной взглядом. – Спокойной ночи.

В следующие пару недель мне как будто стали помогать еще чаще. Например, если я нарочно оставляла телефон разряженным, утром обнаруживала, что в него воткнут провод, а значок батареи на экране светится зеленым. Или вещи, которые я небрежно бросала на стул, оказывались аккуратно сложенными. А предметы точно двигались, пока меня не было дома или когда я просто отворачивалась. В первые дни после переезда я прислонила скейт к стене, но теперь время от времени замечала, что он чуть сполз, а как-то доска вообще оказалась чуть ли не посреди комнаты.

Это из-за подземного толчка или…

Я не вставала на скейт со времен соревнования в Сендае, еще до того, как отец нас бросил, потому и подрастеряла сноровку. Но по пути в университет взгляд сам задерживался на подъемах, ступеньках, перилах, рисовал прыжки и повороты. Какая-то часть меня снова безумно хотела взмыть в воздух, а другая до дрожи боялась упасть.

Или облажаться.

Как-то раз я допоздна засиделась за столом в углу – писала эссе, которое уже давно должна была сдать. Или, точнее, размышляла, а не удалить ли все с концами. Ощущение тупика было таким давящим, что я почти перестала дышать. Меня снова охватило чувство, будто я не одна, а потом в ванной раздался щелчок выключателя, вспыхнул свет и зажужжала вентиляция.

– Только не начинайте, – сказала я вслух. – Я пытаюсь сосредоточиться…

Что-то стукнуло, и до меня донесся до боли знакомый звук. Я повернулась и увидела, как через всю комнату ко мне катится скейт, будто кто-то толкнул его со всей силы. Я уставилась на затормозившую на полпути доску. Все мысли об эссе куда-то улетучились.