Бородин присел на краешек дивана, задумался… Просмотрев бегло ноты, он пережил самые светлые минуты в жизни, подлинное потрясение, если не сказать больше – был раздавлен мощью, духом гения, сотворившего столь величественное музыкальное полотно – музыкальную диораму, если применить смежную, из живописи, терминологию, и ещё более значительное, колоссальное… Ему стало вдвойне страшно: страшно браться за работу над «ЗЕМНОЙ» и… страшно, ужасно хотелось тотчас, немедля наброситься на кабинетный рояль в светлом углу и начать наигрывать, наигрывать, пусть правой рукой, отдельные мелодии, темы, погружаясь в мир сказочного, неизведанного, фантастического – именно так представлял себе Счастье!.. Наверно, подобное испытывает кладоискатель или тот, кто готов с головой ринуться в омут… с обрыва…

В тисках противоречивых, прекрасных страхов этих, причём, второе чувство назвать страхом следовало бы чисто условно, Сергей Павлович испытал, почти не ведая, не сознавая, ощущения, близкие к тем, которые досужие умы называют вторым рождением… сбрасыванием кожи…. Понял: всё предыдущее было одной лишь ступенькой, подготовкой к грядущему моменту истины. Судьба предоставляла ему шанс… нет, не войти в историю, не превзойти себя, не заполучить в руки уникальную панацею от душевных мук, разломов и раздоров… – просто такое бывает раз в тысячу лет с кем-то избранным и этот счастливчик – он, он, Бородин Сергей Павлович, становящийся отныне миссионером не от мира сего…

Взглянув в окно, заполненное светом июня, решительно шагнул к белому роялю, откинул крышки… Да, его ждут гастроли, встречи… Но… Быстрым, нервическим движением установил на пюпитр верхние листы из довольно толстой кипы, увесистой кипы, многоопытно, изучающе посмотрел на испещрённый магическими письменами (пронзило: рунами священными!] самый первый лист – сколько таких нотоносцев стояло перед ним! – потом одной правой рукой начал играть…

…не играть – отдаваться музыке. Его словно всасывала огромная, незримая воронка. Сначала медленно, затем всё стремительнее, до головокружения, падал-погружался в бездну – и замирало сердце, сковывало дух… и не хотелось конца этому полёту, с которым не сравнится ничто, даже реяние надмирное тургеневского героя в объятиях непостижимой Эллис.

Вокруг дивно разворачивались неописуемые, феерические, упоительные калейдоскопы – расцветали темы, вспыхивали, перевивались кружева многоголосий, возникала, чтобы сей же миг исчезнуть, легчайшая рябь стаккато, кругами по воде разбегались от незримых эпицентров словно органные волны арпеджио на правой педали… И всё это прекрасное здание звуков зиждилось на ровном, строгом пульсе органично вплетённой в общую ткань канвы – нитью Ариадны скользила-сквозила она, соединяя такие непохожие зачастую берега, нанизывала на себя аккорды, множила аккомпанементы, вела нескончаемый диалог через него, исполнителя, со слушателями. Что-то механическое и вместе с тем трепетное, живое, одухотворённое было заключено в стержневой её, канвы той, мысли – наверно, так сами себя отсчитывают минуты, секунды, приближая роковое, страшное, неподвластное воле и разуму, что грядёт Армагеддоном обещанным… А может, наоборот, будущее, какое бы оно ни было, всегда притягивает, но – парадокс! – притягивает, именно отталкивая неотвратимостью своею? На миг кратчайший возникло в Бородине искушение отбросить прочь первые листы и нырнуть глубже в «ЗЕМНУЮ» – наверняка там, дальше, встретится он с неизбежным и завершится кажущийся бесконечным тягучий подъём в бездну, истает в отзвучавших лучах раструб призрачный из всеядных воспоминаний, умерших и воскресших образов, странных ассоциаций, приголубленного эха далёко-близких голосов, неразгаданных таинств, тайн… и лицом к лицу столкнутся Посвящённый и истинная Суть. Однако он сумел обуздать естественный порыв, сдержался, подумав «Каким же гением надо обладать, чтобы возвысить дух человеческий из недр сознания, инстинктов до…»