Бородин прекрасно знал глазовский «РЕКВИЕМ», неоднократно исполнял величавую, скорбно-торжественную музыку Анатолия Фёдоровича, коей предшествовали «ПРЕДТЕЧИ» – цикл самостоятельных пьес; часть из них впоследствии вошла в «РЕКВИЕМ», получила там своё развитие, второе дыхание… сцементировала его, остальные продолжили самостоятельное плавание по безбрежным просторам слушательских сердец, как прорыв творческого гения, духа человеческого за горизонты возможного, за пределы понимания… И сейчас, держа в руках взволнованных л исты с нотами «ЗЕМНОЙ», Сергей Павлович невольно вспоминал давнишний свой разговор с известным поэтом. Тот сетовал: после каждого удачного, сильного стихотворения в душе автора борются два противоположных и абсолютно несовместимых чувства. С одной стороны, на волне вдохновения, с искоркой Божьей в груди хочется тотчас же читать людям строки новые, а главное – писать, писать, создавать ещё и ещё, при этом часто жестикулируя, смеясь и плача, нашёптывая слова и уносясь в светы горние, Фаворские… однако, со стороны другой – вползает холодком непрошенным трезвое осознание… и не осознание даже – страх от того, что это его творение суть лебединая песнь, что последнее оно, потому что вряд ли сможет он превзойти себя, найти-таки ресурсы в душе и повторить неповторимое. Конечно, проходят часы, дни, иногда и годы – рождается из-под пера очередной рифмованный, либо не рифмованный, «белостишный» «чистейшей прелести чистейший образец»(!), ведь подлинное искусство несметно и бессмертно!.. Только ощущение исписанности, обречённости на грядущий творческий недуг, коллапс, ощущение последнего слова (не в скорбном, не в траурном значении – и то хорошо!), увы, возвращается также, по спирали, возникает тенью… Почему? Случайно ли пришли на ум Сергею Павловичу грустные откровения литератора? Потерев лоб, сам же и ответил: конечно, не случайно. После «РЕКВИЕМА» только промыслом высшим стало мыслимым вымахать этакое звукосогласие личности, сущеземного, Гармонии!! Причём, личности неординарной, многосложной, неизведанной, хотя и предстаёт в ней, выкристаллизовывается эпоха рода людского на планете. Сколько воли, веры, веры! нужно было иметь, чтобы начать и завершить сей титанический, монументальный труд. Бородин вспомнил, мимоходом, как отдельные критические лужёные глотки орали, тявкали: дескать, «РЕКВИЕМ» – это вершина, случайная в творческой судьбе Глазова, что после «РЕКВИЕМА» он замолчит надолго, навсегда. И особенно выделялся в хоре недоброжелателей некто Рубан, в бытность свою сокурсник Анатолия Фёдоровича… «Глазову и без того крупно и незаслуженно повезло… Надо ещё разобраться, организовать специальную комиссию, чтобы выявить истинного автора столь значительного музыкального произведения…» Ан, нет! Не-ет!! Из недр души, из всей жизни своей родил композитор на свет и на суд тот «РЕКВИЕМ». Пусть правда и колола кое-кому глаза, но отступничества не ведает она. Правда сама себя очистит. И очистила… Теперь вот – «ЗЕМНАЯ». «ЗЕМНАЯ СОНАТА» – и тоже из недр души, из всей жизни собственной родил он, Глазов, на свет и суд новое творение своё, подхватил незримую перчатку самого Людвига ван…

…За окном комнаты, где находился исполнитель, мягко и сочно цвёл погожий летний денёк. Всё в нём – обычно и необыкновенно. Необыкновенно, поскольку в руках Бородина трепетали белоснежные крылья нотных листков и как бы готовы были, находились в преддверии того, чтобы отряхнуть с пёрышек своих невероятные звуки… Настало время сказать, что бесценную бандероль получил он сегодня утром, почтой. Тут же была и приписка небольшая: «Знаю Вас, уважаемый Сергей Павлович, как самобытного, глубоко русского по духу, одержимого, бесконечно многогранного и темпераментного Музыканта, исполнителя сложнейших произведений. Потому лично прошу первым ознакомиться с этим новым трудом моим и, по возможности, донести до широкого слушателя «плоды ночных бдений». Верю в Вас, не сомневаюсь: правильно прочтёте текст и то, что стоит за ним. С признательностью и ожиданием Вашего поиска, Глазов». Необыкновенно, да… И –