Что толку вспоминать, пытаясь мысленно переменить прошлое или подогнать под него настоящее. Хотя я пытался, видит бог, старался что есть сил. Для этого сошелся с юной журналисточкой, работавшей в нашей газете, существом безропотным, собственного мнения не имеющим, даже боящегося подобного. Я протерпел с ней месяца четыре, пока не понял очевидного: замены, подлинной, настоящей, никогда не случилось бы. Таша она такая одна, другой не будет. И ее самой не случится.

Мне отчего-то кажется, что моя большая кошка отправилась вместе с Сергеем в тот Новый Парадиз, про который так долго и страстно писала наша газета. Ее страница в социальной сети заброшена с того самого дня, возможно, случайность, но мне не хочется так думать. Пусть она окажется в придуманной земле, созданной воображением предпоследнего главного редактора газеты, последний прекратил ее долгие муки. Она обанкротилась. Мой бывший шеф будто понял последствия и своего шага, и моего, потому и покинул тонущий корабль первым. За ним последовали остальные. Не помогла и попытка стать сетевым изданием – работать со мной вдруг оказалось некому. Я продал квартиру, машину, дачу, все, чтоб выплатить долги, чтоб замять, забыть, уйти. Остался наедине с собой, как когда-то пророчествовал Сергей. Накаркал Каширин.

Теперь у меня множество времени и до ужаса мало мыслей. Я вспоминаю поросшие быльем годы, проклинаю их и себя, а когда становится совсем невмоготу, напиваюсь. Только так могу прожить еще один день, чтоб зачем-то перебраться в новый, последующий, и так далее, и несть им числа. Ко мне иногда приходит та юная стажерка, не способная меня забыть, помогает то по хозяйству, то деньгами. Если я уже оказываюсь хорошим, то либо пытаюсь побить, либо называю Ташей, удивительно, что она не возражает. От этого бесит еще больше.

Но даже напившись, я сознаю прежние потери и нынешние обретения. Иногда я зову Ташу, но вижу перед собой лишь до боли знакомое, до отвращения привычное лицо, и непонятно, мое ли это собственное или кажущееся, в любом случае, смотреть на него нет сил. А иногда на меня находит что-то большее, я вижу уходящих в дымку неведомого людей, уходящих, не оглядываясь, и тогда передаю им привет и желаю всего наилучшего. Ведь и они не представляют, что ждет их в земле, названной нами Новым Парадизом, да есть ли она на самом деле. Один из путников всегда останавливается, машет мне рукой, и у меня чуть теплеет на душе. Хочется верить, что оставшиеся здесь будут способны хотя бы на толику их мужества и решимости, найдут в себе силы и обретут лучший мир.

Австралия тоже изначально заселялась отпетыми подонками, а как поднялась.

Здравствуй, дочка!

У нас все хорошо. Пенсию мне повысили, пообещали даже выдавать какие-то заказы к праздничным дням. Пока не уточняли, какие, но знающие люди говорят: что-то приличное и из сокровенных запасов. Ваш министр еще озаботился похлопотать перед президентом, чтоб выдать мне какую-то медаль, вроде «матери-героини». Признаюсь, после этого у меня на душе кошки заскребли. Вроде ты и жива-здорова, тьфу-тьфу, а по тебе ровно поминки справляют, неприятно, что и говорить.

Хотя ты здесь, вернее, там, далеко, но мы ведь каждую неделю с тобой общаемся, переговариваемся через ЦУП. Люди хорошие, понимающие, что у тебя, что у меня. Вот только уйти никуда не могут: в управлении полетами по долгу службы, а у тебя еще и некуда. Корабль не слишком велик, а потому каждое слово из любого конца слышно. Ты и сама мне об этом говорила. А еще ты говорила, что следующие два-три месяца, когда вы начнете маневры, посадку и распаковку доставленного ранее на планету груза, связи нам не дадут. Вот поэтому я и пишу письмо. Уж верно, и прочитать тебе его где найдется, видела макет корабля – у вас там у каждого что-то вроде своей капсулы. Маленькой комнатки в большой и дружной коммуналке. Помнишь, я рассказывала, в какой родилась; видимо, похожая. Надеюсь, там никто не потревожит.