– Они тебя и защищают.

– А тебе в голову не придет, что они могут быть правы? Нет, исключено, – он помолчал, не говорил ни слова и я. – Думаешь, победил.

– Я всего лишь собрал факты.

– Ты возглавил газету, это важнее, – Сергей устало выдохнул. – Некоторыми из нас заинтересовалась прокуратура.

Впервые услышал от него слова «мы» и «перемещенцы» в одном значении. Это сейчас с ним такой поворот случился?

– Так не зря. Есть чем.

– Мы другие, – продолжил он. – Я долго старался быть вне политики, пытался только работать над лучшим будущим для всех. Теперь, кажется, понимаю вождей и пророков. Не может рай существовать для каждого. Каждому нужен свой. Я уведу лишь тех, кто остался верен нашей мечте. В тот парадиз, который изначально…

– Ты зарвался! – вдруг взвизгнув, закричал я и тут же осекся. Сергей замолчал на полуслове.

– Ты боишься, – наконец, произнес он. – Я только сейчас понял. Все, что ты делал и делаешь, продиктовано безотчетным, бесспорным страхом перед собой. Потому ты и не можешь находиться в одиночестве, ведь тогда тебе придется познакомиться с отражением в зеркале.

Покрывшись холодным потом, я повесил трубку. Долго приходил в себя, боясь услышанных слов и своей реакции на них. Потом напился.

На следующий день мне позвонили из прокуратуры, потребовали сотрудничества, попросили предоставить материалы, собранные на Каширина. Дело против него возбуждено по статье об отмывании денег, на подходе новый параграф – об организации преступного сообщества. Следователь подъедет, никуда не уезжайте.

Дознаватель прибыл через полчаса, если не раньше. Будто находился неподалеку. Но к обвиняемому он пожаловал лишь спустя сутки. За несколько часов до прибытия кортежа из двух машин в Глухове отключился свет, ремонтники долго восстанавливали сгоревшую подстанцию, а пожарные отправились ко дворцу, где тоже полыхало пламя. Никто в точности не знал, поджог это или случайность, связанная с отключением света, но только лишившейся защиты от посягательств дом Каширина подвергся разграблению. Те самые люди, что совсем недавно приносили в него дары, теперь с не меньшим энтузиазмом растаскивали их же. Пожар полыхал вовсю, когда прибывшие огнеборцы стали вытаскивать из пламени самых жадных или неудачливых мародеров. Трое пострадали от ожогов, еще семерых прибывшая полиция успела арестовать. Больше никого не отыскала, камеры, окружавшие Фонтенбло, в тот момент так же не работали.

Ни владельца дома, ни около сотни его ближайших сподвижников неторопливому следствию найти не удалось. Прошло уже больше года с той поры, и хотя официально поиски не прекращены, и так понятно – отыскать ведающего и еще сто три человека не выйдет. Для всех они пропали без вести. Кроме немногих, уверенных, что им удалось уйти через врата в неведомое. К числу последних отношусь и я.

Другого не остается. Все, что я имел прежде, безвозвратно потеряно, однообразно пустые дни и ночи, вот мой теперешний удел. Вряд ли другой и был возможен. Оглядываясь назад, я понимаю, насколько мало был к чему-то привязан, как легко спешил переменить судьбу, приближаясь к тому заветному, что всегда казалось единственной важной целью. Теперь я получил желаемое, и что же? Снова пустота. То, чего я бежал без оглядки, надеясь никогда не встретить, поглотило без остатка. Просто пустота все это время находилась внутри.

Прежде, когда я не имел почти ничего, был счастлив дарованным фортуной. Но то оказалась радость путника, не видевшего ничего, кроме вечно убегающего горизонта. Я пытался сойтись с единственной, что и теперь освещает мой путь запиской в бумажнике, но как и почти все в прежней жизни, и ее бросил на алтарь иных устремлений. Теперь считаю именно те дни дарившими благодатный покой и уверенность в будущем. Я был не один, я почти имел то, ради чего, верно, и стоило жить.