Я долго и с упоением рассматривал идиллическую картину летнего дня, а потом собрал большой букет ярких солнышек и пошёл в сторону близлежащего холма. На моём пути оказался ещё один овраг, поросший лесом и с пересохшим ручьём. Чтобы сократить расстояние, я решил идти напрямик, но увяз в липкой глине, из которой с трудом смог вырвать свои сандалии. Выбравшись на сушу, я направился в сторону реки с намерением привести в порядок себя и свою обувь. После всего этого мне уже было не до скамеечки. По берегу реки я добрался до каменного карьера, а оттуда вернулся в посёлок.

Перед тем как войти в калитку, я спрятал цветы под рубашку, затем тихонько подобрался к распахнутому окну Светиной комнаты и положил их на подоконник. Так же осторожно я прошёл в свою комнату и улёгся на кровать.

Я не знаю, сколько прошло времени потому что, наверное, уснул. Очнулся я от какого-то лёгкого движения возле себя. Я открыл глаза и увидел Светлану. Она сидела на подоконнике, поджав ноги под себя, и весело смотрела на меня. В руках у неё был букет тех самых цветов, которые я принёс ей; она держала их у своего рта, как бы вдыхая их аромат. Я мигом сбросил с себя сон и, поднявшись, обратился к окну.

– Спасибо за цветы, – улыбнувшись, сказала она. – Где ты их нарвал?

– В поле. Я пошёл искать тебя, а нашёл эти цветы. Красивые, правда?

– Это бессмертники. Папа их очень любил.

– Почему бессмертники?

– Потому что они никогда не умирают. Даже когда высохнут, они остаются такими же яркими и душистыми.

– А ты где была?

– Я училась красивой походке. Показать?

– Покажи.

Света спрыгнула с подоконника и стала прохаживаться вдоль окна, нарочно выворачивая ноги и подёргивая плечами.

– Ну, как?

– Здорово! – смеясь, ответил я. – Сам Чаплин позавидовал бы!

Света подошла к окну и, перегнувшись через подоконник, сказала:

– Вот так завтра я буду выходить на сцену.

Я вплотную приблизился к ней, коснувшись своим лбом её лба.

– Ты прости меня, Светлячок. Я был не справедлив к тебе. Не обижайся, пожалуйста.

Она наклонила голову так, что моё лицо окунулось в её волосы, и тихо произнесла:

– А я и не обижаюсь уже.

Я обнял её за плечи и поцеловал в голову.

– Ты умница… ты… ты… – я не знал, что сказать ей, я подбирал слова, а голова кружилась от запаха её волос, – ты… ты… замечательная девчонка… я тебя… я просто без ума от тебя…

– Сашка…

Она выдохнула моё имя. Потом тряхнула головой и просто сказала:

– Идём обедать. Мама зовёт.

Глава 14. Ночной переход

Было уже почти темно, когда мы добрались до маленькой кошары, упрятанной в глубокой теснине, на берегу резвого ручья. Вначале верхом было ехать очень даже неплохо, но потом, когда широкая тропа, пролегающая зелёными лугами, сменилась на узкую, повисшую над пропастью, тропинку, стало страшно. С высоты седла, в которое я уцепился мёртвой хваткой, было видно глубоко вниз, и эта бездонная глубина захватывала и пугала, до судороги вжимая ноги в бока лошади. Мне не было необходимости управлять Маржаном, так как он был привязан уздечкой к хвосту впереди идущего коня Султана, но и того, что я испытал, сидя на его спине, оказалось достаточно, чтобы одеревенели все мои конечности. По прибытии на кошару я не мог даже пошевелить пальцами рук, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно слезть с коня. Султан это, очевидно, понял, так как сразу же помог мне опуститься на землю.

Пригнувшись, чтобы не зацепиться головой за притолоку, мы вошли в низкую лачугу, освещённую внутри керосиновой лампой. В нос ударил тяжёлый дух овчины, копоти, псины и табака. Я не сразу разглядел в темноте хозяина этого жилища – старца с большой седой бородой. И если бы не его одежда (а одет он был в длинную чёрную бурку без пояса), то его можно было бы принять за монаха-отшельника или, скорей всего, обитателя староверческого скита. Он сидел на каком-то возвышении в самом углу своей обители, у его ног лежала большая чёрная собака. При нашем появлении собака встала и скрылась под деревянным настилом, укрытом разноцветным тряпьём.