Сбегу я отсюда. Вот потеплеет и сбегу. Тут по соседству одни в отпуск в наши края собираются, так я к нришь, в им в багажник запрыгну. Мне бы только до кордона добраться. Дядя Миша говорил, что через польскую границу слона нерастаможенного за хобот провести можно, не то, что коту прошмыгнуть. А там я и по запаху Орловку найду. Примешь меня на свой чердак?

Письмо мое, Вася, – звуковое. Тебе его слово в слово перескажет Петрович, который сидит сейчас на бархатной подушке нашего пуделя и запоминает каждое мое «мяу».

Память у него – дай бог каждому. Если б не пил, цены б ему не было. А, с другой стороны, не наклюкайся он однажды, никто бы о нем и не узнал. А так… Пригласила наша бабка к себе на именины Грубершу, Шульциху и еще двух приятельниц, таких же, как и сама – в мужской одежде, с бритыми затылками и сигаретами в фарфоровых зубах. Разлила винцо по рюмочкам и к телефону побежала поздравление Клауса выслушивать. Пока болтала, подруги ее на перекур отправились, оставив балконную дверь открытой…

Тут наш Петрович на праздничный стол и приземлился. Увидев хозяйскую рюмку, высосал вино до самого дна. Хмель ему в голову ударил, и решил он, что в Германии его никто не уважает. Ломанулся попка на железнодорожную станцию, чтобы на родину уехать. Прибыв на вокзал, решил взять в автомате билет, поскольку он – приличный иностранец. Долбил клювом по кнопкам, тыкался во все отверстия, пока не застрял в аппарате.

Пассажиры, не сумевшие обилетиться из-за Кореллы, вызвали Службу спасения, и последняя вызволила пернатого пьяницу. Вместо благодарности, тот исклевал спасателям руки. Тут, конечно, пресса набежала, телевидение приехало, пассажиры мобильниками защелкали, снимая нетрезвого попугая.

В тот день Петрович попал не только в криминальные сводки, но и во все местные газеты. Везде была его пьяная рожа со щеками цвета взбесившейся морковки.

Узнав о происшествии, Кунтиха примчалась к спасателям забирать свою загулявшую скотинку. Теперь балконную дверь она плотно закрывает. Клетку тоже. Но Петрович научился ее отпирать и, когда бабки нет дома, летает по квартире с криком: «Я – почтовый голубь!».

Он давно мечтает слетать в родные края, дабы убедиться, что «таки грамотно устроился». Завтра клетку с Петровичем хозяйка выставит на балкон, и через пару дней он будет у вас. Прими его, Вася, как положено, да ответь обстоятельно на мое письмо. Весточка с воли для меня дороже пузыря с валерьянкой.

Кланяйся от меня всем нашим: Нафику, Боцману, Зёме с Лузером и Кысе с Баксом.

С надеждой на скорую встречу, твой Мартын».

«Мартышка, братуха, здорово!

Уж и не чаял я больше о тебе услышать. Думал, забыл ты о нас давно в своих Европах. Ан нет! Прислал-таки весточку через своего Петровича. Молодец попугай – все обстоятельно мне поведал. Хорошая у него память.

Рад я до слез, что хоть кому-то из наших по-настоящему повезло. Одно печалит: никому из твоих бывших корешей привет из Германии передать не могу – нет уже среди живых ни Кыси с Баксом, ни Пикселя с Нафиком, ни Зёмы с Лузером. Из «старой гвардии» один я остался. Хоть и без левого глаза, но еще живой, что при нынешней нашей жизни даже удивительно.

Спросишь, что с нашими кошаками приключилось? Да всякое-разное. Кыся, по рассеянности, из консервной банки вылакал отраву, приготовленную для колорадского жука. Лузер погиб в неравном бою с ширяевскими котами. Нафик в выгребной яме утоп. Говорят, за ним Рекс погнался, у которого тот прямо из-под носа сахарную косточку уволок. По Баксу Кузьмич из дробовика пальнул, приняв его по пьяни за черта. Боцмана загрыз бультерьер дачников, купивших дом у Малагиных.