Бертран подошел к дверце за кроватью и, потянув за круглое заржавленное кольцо, вошел в свое детство.

Каморка в пять шагов в длину служила ему спальней много лет. Расположенная между комнатами отца и деда, изначально предназначенная для прислуги, она стала жилищем Бертрана, когда он после смерти матери подрос и уже не нуждался в люльке. Сначала с ним жила кормилица, а когда малыш стал мальчиком, она приходила лишь несколько раз в день. Бертран рос, глядя на пустые стены, на небо и виноградник, открывавшиеся из единственного маленького окна, скорее похожего на бойницу, играя двумя деревянными кониками и двумя деревянными рыцарями, слыша, как за одной стеной что-то бормочет пьяный отец, а за другой кряхтит дед. Оба они заглядывали к Бертрану редко, ограничиваясь встречами за приемом пищи. Иногда он слышал, как дед, заявившись в комнату отца ругает его на чем стоит свет, а тот не остается в долгу и проклинает родителя.

Теперь здесь находилась оружейная – на стене висели два меча, кольчуга, к сундуку прислонены два щита с родовым гербом рода Атталь – на червленом поле, разделенном горизонтальной полосой на равные половины, черная голова коня. В сундуке несколько сюрко с гербом. Бертран взял щит, снял со стены меч, обнаружив ржавчину в основании рукояти. Несколько раз взмахнув мечом, он решил отнести его Жану ле Блану, хоть тот и являлся управляющим имения и по статусу давно не занимался чисткой оружия. Старина Жан любил вспоминать времена, когда он служил у отца Бертрана оруженосцем.

Бертран посмотрел на герб. Ни дед, ни отец никогда не говорили, почему именно такой герб у их рода. Живя во взаимной ненависти и собственных переживаниях, они совсем не занимались своим потомком. Бертран подумал, что раз уж он беден, то, может быть, его род имеет славную историю и это вдруг да как-нибудь поможет ему с Катрин? А кто еще знает про такие дела, как не Жан ле Блан?

Оставив щит, взяв меч, Бертран спустился вниз на второй этаж башни. Здесь находился рыцарский зал, он же служил залом для обедов. Обычно в это время, ближе к вечеру, Жан ле Блан любил пропустить здесь стаканчик вина, закусывая салатом и ведя беседы с женой, которая, раздав указы кухарке, сидела за большим столом и при свете свечей чинила какую-нибудь одежду. Рыцарским духом зал наполнял лишь большой старый гербовый щит на его северной стене.

Жан ле Блан ковырял вилкой в салате, откусывая крупные куски от свежеиспеченной булки, издающей теплый, приятный аромат. Он молча кивнул шевалье и продолжал есть. Бертран присел рядом и положил на колени меч.

– Дядя Жан, я вот меч принес, немного ржавчина завелась. Знаю, ты любишь с оружием повозиться.

– Хорошо, Бертран, сделаю. Откуси-ка эту восхитительную булку – кухарка сегодня превзошла сама себя!

– Не хочу, спасибо. – Бертран налил из кувшина вина в бокал старому оруженосцу.

– Благодарю, мой мальчик! – ответил Жан ле Блан полным ртом.

– До ужина еще далеко, Бертран, – сказала Мадлен, подняв голову от вышивания, – может, немного салата?

– Нет, я не за этим пришел. Я хотел бы узнать, дядя Жан, о нашем гербе, ты долго служил отцу, а до этого и деду моему… Ты ведь знаешь, они ничего мне не говорили, а я вот подумал – конь что-нибудь да значит… И не было ли в моем роду каких-нибудь героев, кем бы я мог гордиться?

– Бертран, твои предки не отличались любовью к разговорам. Иной раз могли и сутками молчать. Ничего они не рассказывали о вашем роде. Деду твоему я служил мало, всего год, да и то это было спустя много лет после того, как он потерял руку. Знаю, что Гвидо д'Атталь был в Каркассоне, когда туда нагрянули крестоносцы, боровшиеся с ересью катаров. Твой дед был молод и состоял в войске виконта Раймунда Роже Транквеля, владельца Каркассона, и оказался вместе с виконтом в осажденном городе. Виконт, как и его сеньор – герцог Тулузский, спокойно относился и к катарам, и к евреям, и к мусульманам, да вообще к любому верованию. Ну, так говорили люди. Короче говоря, фанатизмом не страдали. Вот это и не простили крестоносцы, охотившиеся за еретиками. Деда твоего ранил арбалетный болт…