Бертран уселся на стул, кивком головы отгоняя подступавший сон. Он огляделся. Все в комнате отца Филиппа ему было хорошо знакомо – стол у окна, пара стульев, кровать, сундук в углу. Здесь он выводил буквы и ерзал, складывая буквы в слоги, а слоги в слова, ни на минуту не забывая, что где-то неподалеку находится Катрин.

Отец Филипп протянул гостю кружку с холодной водой, и Бертран ее жадно выпил.

– Ну что же, сын мой, вот и закончилось твое обучение, хоть ты и остановился только в начале. Мне как твоему учителю очень жаль… Но жизнь такова… Поход! Я понимаю.

– Мне тоже жаль, отче, что я не смогу приходить к вам… Боюсь, забуду буквы…

– А я дам тебе вот этот свиток, на нем буквы написаны, повторяй их, тут и псалмы, я написал их на французском.

– А разве можно на французском? На латыни же положено?!

– Все можно, сын мой, если захотеть. Существующие правила не всегда верны. Ты знай, я бы очень хотел, чтобы ты не уходил на эту войну, да ты и сам не хочешь, я же вижу. Там нет славы, там – только смерть. Не отдадут мусульмане Иерусалим, как бы ни хотел этого папа римский или король Людовик, только зря все крестоносцы погибнут. Да и не хорошо это – убивать людей, хоть и другой веры, не этому учил Господь.

Бертран с отупевшим от вина лицом посмотрел на капеллана.

– Странный вы священник, отец Филипп. Пишите псалмы не по-латыни, крамолу на святую войну говорите, раскапываете в подвале мозаики древние, книги мне показывали каких-то греческих философов, нехристианских, Платона, кажется, и еще кого-то. И в то же время ваши проповеди зажигают сердца!

Добродушное лицо отца Филиппа погрустнело, словно тень пробежала по нему.

– Я не очень-то знаю про этих еретиков-катаров, но мне кажется, вы, отец, не из них, ведь ваши проповеди полностью христианские, а я не верю, что вы можете лгать и претворяться. И все же мне кажется, вы отчего-то скрываетесь в Монтефлере.

– Ты прав, сын мой. Ты только кажешься простоватым, недалеким. Тебе просто не хватает знаний, но ум твой глубок и пытлив. Именно потому мне бы и не хотелось, чтобы ты погиб на войне. Видишь, хоть мы с тобой и недолго знакомы, ты все равно догадался, что я в некотором роде скрываюсь здесь.

– Но отчего или от кого, святой отец? – недоумевал Бертран.

– От людей, от таких вот кликуш, как монах Лотер – невежественных, темных людей, которых натаскали всюду видеть измену христианской вере, отыскивать ересь, там, где есть просто мысль, незатуманенная фанатизмом. А таких соглядатаев много. Особенно после того, как катары здесь, в Лангедоке, проиграли, но не всех перебили, и они затаились. Соглядатаев много стало. А меня, видишь, как легко в чем-то обвинить, если даже ты, человек молодой и бесхитростный, и то углядел мои необычные пристрастия. Кому нужен Платон, Пифагор, Сократ, Демокрит? Может, где-то в другом месте мне бы и слова ни сказали, что я их читаю, но графство Тулузское не самое безопасное место.

– Но вы никуда не уехали, вы живете здесь, в самом сердце графства!

– Лучше укрытия, чем под носом у соглядатаев, и быть не может! К тому же мне совсем не хочется никуда уезжать. Я родился в этих местах, здесь и умру.

– А что такого у этих Платонов и Сократов? Вы говорили, что они жили задолго до Христа, так что хорошего они могут рассказать? Разве в Библии не заключается вся мудрость?

– Вот послушай, Бертран, задолго до рождения Иисуса Христа грек Платон говорил, что тело и душа – разнородные сущности. Тело – смертно, оно разлагается, а душа – вечна! Вред душе наносит порок и нечестие, но даже они не приводят душу к смерти, а просто извращают её и делают её нечестивой. – Отец Филипп раскрыл толстую рукописную книгу, где все было на латыни и, водя пальцем, прочел: «раз что-то не гибнет ни от одного из этих зол – ни от собственного, ни от постороннего, то ясно, что это непременно должно быть чем-то вечно существующим, а раз оно вечно существует, оно бессмертно». Вот видишь, Бертран, люди знали про бессмертие души задолго до Христа! У Платона учились, его книги переписывали из поколения в поколение. Близость учения Платона христианству отмечал еще Святой Августин!