А парни из их компании дело не бросали. Всё так же мелькали в новостях, с той разницей, что раньше их банда управляла частью города, а теперь батя Ильи подмял под себя весь городок. А ещё часто громыхали в сводках ментовских по разборкам с соседними посёлками. Макс, Петруня и другие были на побегушках. Да и то – несколько раз за наркоту их подхватывали. Один раз я Петруню откачивала от передоза, ну и в итоге через год, двоим впаяли срок.

Макс тогда на лечении был.

Я с ног сбивалась, не бросала дураков, но объяснять вещи, которые здравый человек был обязан знать – глупо. Стучалась в одни и те же двери… А потом устала. В конце концов, не моя жизнь. Пусть прожигают и бултыхаются в грязи, коль этого желали.

Глеб/Зверь

Служить не сложно, главное четко выполнять указания, распоряжения, знать старших в лицо и ни при каких обстоятельствах не выказывать неуважения.

Не всегда это удавалось, были случаи, которые никак не зависели от меня, и я даже несколько раз нарывался на мелкие наказания. Отработки выполнял беспрекословно, «Вальтом» не слыл, но когда меня «деды» решили проверить на вшивость и выносливость – пришлось показать, почему у меня погоняло «Зверь». Ну и почему в моём деле столько записей: ксерокопий грамот с института о медалях и призовых местах.

Я не животное, но я – Зверь!

Так меня первый тренер прозвал. Василий Геннадьевич Лаврентьев.

На улице подобрал. Спас, можно сказать. За шкварку из драки выдернул, где я один против троих более взрослых парней махался. И плевать, что мал. И плевать, что один! Не боялся синяков, и ссадин… Да и не боялся огрести. Мне за мать обидно было, а уроды её алкашкой называли. Меня часто «выродком» и «беспризорником», но это не так обижало, как… слова в сторону матери. Да – пила. Да – не присматривала. Но это НЕ ИХ дело и МОЯ мать! Пусть за своими смотрят!

Вот и защищал честь, как умел: руками, когтями, где-то даже зубами… В общем, тренер тогда меня и прозвал Зверем. С тех пор так и пошло… Я не обижался. Мне плевать на клички, мне стало важно имя сделать и доказать свою неущербность.

А тренер к себе в зал пригнал. Тряпку и ведро дал.

Я попинал тару со злобы, но глазами уже высматривал парней, кто грушу колотил, кто подвесные мешки, а кто спаринговался. И нехотя стал воду по полу возить…

На следующий день сам пришел. Не особо хотелось – вот ещё подумают, что понравилось убираться за всеми, но… что-то было в этом месте. Родное какое-то, где душа пела и чувствовал себя как… дома.

Несколько недель на меня внимания толком не обращали, а потом… Геннадьевич подошёл. Показал, как наматывать бинты на кисти и к груше подвёл.

– Сначала гнев выплюнь, и если завтра переломов не будет, возьму тебя… – бросил ровно и ушёл к другим бойцом.

Кости болели жутко, даже слезу глотал, но упрямо пришёл на следующий день. Молчал, что больно… Вот так постепенно вжился в коллектив.

А там школа, средние классы. Ильюху встретил. Куролесить стали. Тренер в зал не пустил после очередного загула. Знаю, сам виноват был – идиотский гонор показал. Ну и опять никому оказался не нужен. Кроме улицы, Ильи и его приятелей.

Правда наркотень как-то не пошла. Мерзко не было, но не моё…

А к тренеру вернуться гордость не позволяла. Зато нашлись другие клубы. Там быстро углядели, что я неплох, да и схватывал на лету. Год, второй, третий – разнообразия впитал столько, что хватало за глаза. Шло на пользу, и тут под руку начинали попадаться разные мелочевки: то район соседний выпендривался, или с главными приходилось перетереть дело, то армяне лезли, и евреи жмотили, узбеки, чеченцы…