– Потому что они должны знать, что у нас здесь происходит. Элла, ты всегда так! У меня украли патент! Почему я должен молчать?

– Да какое отношение твой патент имеет к статусу беженца? Надо было говорить, что ты еврей и что тебя притесняли. Всю жизнь притесняли, несмотря на то, что ты русским записан.

– Еврей? Я не еврей. Я русский. Я – советский человек!

– Петя! Ну я же тебя просила! Ну нас точно не возьмут. Сейчас кто-нибудь услышит и донесёт.

– И пусть доносят, я не собираюсь становиться евреем, только чтобы кому-нибудь угодить. И вообще, если не возьмут, значит, и не надо, – буркнул папа.

Рыжая женщина действительно оказалась милой. И семья Касаткиных получила «статус беженца». Переезд в Америку набирал обороты. Теперь, на последних стадиях эмиграции, в их лексикон вошло ещё одно слово – «контейнер». Этот «контейнер» можно было отправить в Америку и загрузить в него мебель, книги, пианино и даже старинное зеркало, которое стояло в Зоиной комнате и служило источником беспокойства для девочки, так как она постоянно себя в нём разглядывала. Однако Зоины родители решили не терять время на отправку контейнера и не выстаивать очереди на его оформление.

– В Америке всё есть, – твердила Зоина мама. – И что мы это барахло повезём?

А папа не любил вникать в бытовые проблемы семьи. В Америку решили поехать с двумя чемоданами на каждого члена семьи, как разрешалось авиакомпанией, а книги послать по почте. Свои дневники Зоя посылать отказалась, поэтому часть её чемодана была выделена под уже заполненные тетради и несколько пустых, в которых она собиралась вести дневник в Питтсбурге.

Отправкой книг руководил папа. Несколько недель подряд он собирал посылки, обматывал их бечёвкой и отправлялся на главпочтамт, откуда те высылались прямиком в Питтсбург. Таким образом улетела вся их библиотека: и мамино «Сопротивление материалов», и все тома «Библиотеки всемирной литературы», включая «Старшую Эдду» и «Эпос народов СССР», и полное собрание сочинений Фейхтвангера, которое, как утверждал папа, им обязательно пригодится в США.

В начале лета 1990 года в их квартире появился некто Виктор Петров. Этот Виктор стал для Зои символом той общей неразберихи, которая царила в их доме в это время. Появился он внезапно: Зоина мама познакомилась с ним в очереди в американское посольство, куда пошла один-единственный раз, сменив папу. Виктор также пытался уехать из СССР в США и тоже хотел получить «статус беженца». Статус Виктор получал ввиду своего вероисповедания, а не принадлежности к еврейской нации. Он познакомился с баптистами дома, в Донбассе, куда вернулся сразу после службы в армии, и каким-то образом выяснил, что баптистская община в Америке готова сделать ему вызов. Получив же вызов, Виктор тут же отправился в Москву отстаивать очередь в американское посольство, не желая оставаться в СССР. Виктор никогда не улыбался, и на лице его было постоянное выражение страдания и скорби. Было непонятно, пережил ли он что-то особенно ужасное в армии или же стал таким несчастным уже после того, как обратился в религию.

Виктор Петров своим совершенно славянским видом и высоким ростом сильно выделялся из толпы остальных страждущих в очереди в американское посольство. Как именно и о чём Зоина мама с ним заговорила, никто не знал, но мама привела Виктора в их квартиру без предупреждения, водрузила его на кухне и заявила, что «мальчику негде жить». Откуда-то с антресолей родители вытащили старую, ржавую раскладушку, и теперь на кухне невозможно было протолкнуться. По утрам Зоя стеснялась туда зайти, боясь застать там Виктора, который спал в тренировочных штанах и майке, тем самым очень смущая Зою. Больше всего ей не нравилось заходить после него в ванную. Виктор пользовался каким-то едким одеколоном, от которого у Зои щипало глаза.