Вино все же одурманило меня, хотя выпила я не много. Душевная боль ощущалась тупо, вполне терпимо. Я ненадолго прикрыла глаза и погрузилась в воспоминания.

После того, как меня нашли в лесу, я долго считалась больной и беспамятной. Жила на всём готовом не менее года, усвоила местное наречие и порядки. Все это время меня мягко вовлекали в женские работы, но если шинковать и мять капусту я была ещё способна, то сучить нить или ткать холсты – нет.

Община свободных земледельцев, не имеющих повинности, была зажиточной, но содержать белоручку было бы странно. Меня выдали замуж. Ждан неспроста остался бобылем. Дело не во внешности, на красоту тут не в первую очередь обращали внимание. И не в мастерстве – мой муж был искусным плотником. Стало быть, единственной причиной был его физический изъян.

Ждан был немым. Не от рождения. Как мне охотно поведали местные кумушки, отправился по молодости за воинской славой, отроком в дружину. И сгинул на много лет. Когда вернулся в родное село, то рассказать – где, как и за что лишился языка уже не мог.

Любила ли я его? Сложно сказать. Он меня, видно, да. Со временем и я почувствовала к нему нежность, да и немудрено – он чуть на руках меня не носил, не обращая внимания на злые языки деревенских баб, называвших меня никчемной. А спустя три года, несмотря на все мои ухищрения, я понесла.

Ничего на свете я так не боялась, как рожать. Мне виделась мучительная смерть – и моя, и ребенка. Муж то смеялся над бабскими страхами, то сердился, не понимая, почему я не радуюсь продолжению рода. Утешить меня словами он не мог и, в конце концов, притащил в дом пожилую знахарку с тем, чтобы она привела меня в чувство. Сам факт, что в этом мире люди доживают до преклонных лет, действительно утешал.

Вопреки всему роды прошли благополучно. А вся моя жизнь и устремления стали подчиняться маленькому нежному комочку, требовательно оравшему по любому поводу. Я сама кормила дочь, не допуская до неё никого, кроме мужа, и с удивлением обнаружила, что мне нравится петь песни и нянчиться с малышкой. Внутреннее пространство избы стало ощущаться как собственный, особенный, отдельный мир.

Год моя дочь прожила без имени, затем стала зваться Надеждой – я выбрала, а муж не спорил. Она умерла, немного не дожив до четырех лет – от оспы. Вскоре погиб и мой муж – грудь придавило упавшим бревном.

Я залпом допила вино, прожевала пропитавшиеся хмелем орешки и закончила рассказ:

– А потом в деревню пришёл мор. Погибли почти все. А я… Даже не заболела. Выжившие покинули эти места. Я осталась. Конец.

Думала, услышу какой-то местный аналог «мне очень жаль», хотя моя история не была чем-то из ряда вон выходящим. Вместо этого послышался всхрап, и царевич перевернулся на другой бок. Я с облегчением вздохнула. Не умеет пить Ванька – и слава богу. Надо будет утром рассола огуречного ему предложить.

Глава 5

Спозаранку Иван-царевич до смерти напугал Уголька – бедный пёс только-только решился вылезти из своего убежища, как снова столкнулся с незнакомым великаном. Тонкий визгливый лай разбудил и меня, и Василису. Девчонка тут же вскочила, пряча глаза. Плачет опять.

– Собака у тебя порченая, зачем держишь? – хмуро спросил Иван, вернувшись со двора. – Ни радости, ни пользы.

«А зачем всё вообще», – тоскливо подумалось мне. Уголёк был не зачем-то, он просто был. Что мне, убивать его, что ли? Хозяева оставили этого пёсика на привязи, покидая деревню. Он боялся мужчин, видно, били его крепко.

– Заколдованный человек это, – усмехнулась я злобно. – Случайно так вышло, теперь вот кормлю – совестно перед живой-то душой.