Даже ответа дожидаться не стала, пошла топить печку. Иван натаскал воды, а потом сидел на крыльце, пока я не позвала его в баню. Белая кожа царевича, казалось, светилась в темноте. Мы оба молчали, словно совершалось какое-то таинство, но я видела, что мои прикосновения не оставили его равнодушным. Я скользнула мочалкой дальше, чем следовало, и он не выдержал, скрипнул зубами:

– Не покойника обмываешь!

– Вижу, – хмыкнула я. – Ложись, Иван-царевич. И не думай ни о чём.

Я решила полюбиться с ним в отчаянной попытке удержать, отговорить от поездки. И в ту же секунду поняла, что не в моих это силах. Тогда осталось только удовольствие – его в первую очередь, но и моё, потому что царевич был красив и сложен на славу, как полагается воину. Бабское сердце сладко екало, когда сильные руки приподнимали меня, как пушинку или прижимали к себе.

– Вернусь – в жены возьму, слышишь? – бормотал он, пока я ласкала его языком. Я только посмеивалась про себя. Чего не наговоришь в любовном угаре. Иван оказался трогательно нежным и будто неопытным, хотя точно уже задирал девкам подолы – в этом я не сомневалась. Упоительное, давно забытое чувство власти над мужчиной. А потом наваждение прошло.

– Ты глупостей-то не говори больше про женитьбу, – сказала я позже, лежа у него на груди. Правым ухом я слушала частое бухание сердца, не успевшего замедлить свой бег. Иван слегка отдышался и провел пальцами по моей спине:

– Мне царством не править, если согласишься – отчего нет?

– Найди царевну-красавицу и не возвращайся сюда больше. Нарожаете детей и будете жить долго и счастливо. Вот тебе моё последнее напутствие.

Иван тогда замолчал и отстранился. А на следующее утро уехал, попрощавшись тепло и шутливо, будто и не было ничего. Я долго шла рядом, держась рукой за путлище, а потом смотрела ему вслед и уверенность в том, что я вижу царевича в последний раз только крепла в душе.

Стоило Ивану уехать, мы поцапались с Соловьем – и в этом как раз не было ничего удивительного. С ним было не скучно, но другом я его никогда не считала. Думала, этот уйдёт молча, ан нет, зашёл всё-таки. Я как раз доставала горшок из печи.

– Попробую догнать Ивана. Его, значит, гибель ждёт? А меня? Предскажешь что, ведьма?

Поди пойми, издевается он или вправду верит, что я могу сказать что-то толковое. В конце концов, я пожала плечами:

– Не знаю. Разве что, вот. Держись подальше от стольного града Киева и от Ильи из Мурома. Гибели твоей не вижу, а вот в застенки угодить можешь, да зубов лишиться в придачу.

– И на том спасибо. Будь здорова, Яга.

– Прощай, Соловей.

На душе снова разлилась тоска, и я пошла вывесить черепа на тропе. За лето приучила потихоньку местный люд, чтобы не беспокоили, если увидят черепа на столбах. Чтобы не смели идти дальше и стучаться во двор, или, тем паче, в избу. Мне нужно было побыть одной. И сходить в лес. Там я чувствовала себя лучше. А человеческие жизни казались маленькими, жалкими и несущественными, вроде муравьиных. Что царевича, что крестьянина, Бог с ними обоими.

В середине августа надо быть совсем уж никчемным человеком, чтобы не найти грибов в лесу. Я же знала несколько проверенных мест, да и год выдался грибной. Проблема была другая – дотащить добычу до дома, да заготовить впрок. Я солила грибы в бочке с чесноком, укропом и корешками петрушки, сушила белые на печке, а самые крошечные красноголовики жарила с луком и ела с тушеной капустой, отчаянно скучая по вкусу картошки. Картофель, рис, помидоры – местные люди ничего не знали о подобной пище. Хуже всего было отсутствие чая и кофе. Цикорий, ягодные морсы и бесконечные травяные сборы пришлись мне по вкусу. И к хлебному квасу я уже привыкла. Но иногда мне нравилось представлять сладкий кофе с корицей – я почти чувствовала его запах.