От пленительных, полных очарования грёз об утраченном прошлом его оторвал и вернул к мрачной действительности резкий сухой кашель, раздавшийся за спиной. Повернувшись на звук, он всмотрелся в мертвенно бледное лицо Человека-Инуита[7]. Тот лежал под ворохом прокисших шкур, которые удалось подобрать на берегу после злополучного шторма. Да, совсем плох: два дня как он уже не приходит в себя. Не помогали ни отвары, которые они для него готовили из собранных трав этой скупой холодной земли, ни те жалкие капли мясного бульона, которые удавалось влить ему в рот: злой корень болезни всё крепче прорастал в теле несчастного, отбирая последние силы. Человек исхудал, осунулся, кожа его сморщилась, приобретя какой-то безжизненный пепельно-серый цвет, под глазами залегли глубокие тени. А они, как ни старались, ничем не могли ему помочь: не действовали даже молитвы, обращённые к Высшим божествам – хозяева жизни оставались глухи к их просьбам. Наверное, так и должно было быть. Это чужая земля, значит, и боги здесь другие, и до своих, привычных, обитающих совсем в другом месте, им никогда не докричаться. А чужие боги были немы: не было от них никакой помощи.

Он встал с ложа, прошёлся, пригнув голову, по земляному полу, остановился у очага. Хотел было разжечь огонь, но обнаружил, что закончились дрова. Придётся сначала прогуляться вдоль залива и пособирать плавник, благо его здесь в избытке. Ничего не поделаешь. Он с опаской и отвращением покосился на вход, откуда проглядывал серый свет и задувал холодный ветер, зябко передёрнул плечами. Поднялся, подвязал волосы налобной повязкой и, скрипнув зубами, решительно шагнул к выходу. Едва отодвинул полог, как жгучий порыв солёного ветра ударил по щекам, заставив прищуриться. Втиснув голову поглубже в меховую парку, он сбежал вниз по сыпучему откосу, на котором находилось жилище, очутился на неширокой полосе глинистого пляжа, усыпанного мелким синеватым щебнем.

По заливу гуляли пенистые валы, ударяя в торчащие из воды тёмные камни. Ветер подхватывал ледяные брызги и кидал их на берег. Он пошёл вдоль влажной черты, которую оставляли набегавшие волны, к выпиравшему горбом далёкому мысу на южной стороне залива. Вокруг никого не было. Только низкие дождевые тучи, грозный океан и пустая неприветливая равнина, полого поднимавшаяся к западным увалам. Да ещё этот пронизывающий ветер.

Береговые отрывы, у основания которых они вырыли свою полуземлянку, остались позади. Но и здесь весь плавник они уже давно собрали. Нужно было идти дальше, вон за те обглоданные морем и льдами стволы, что белели далеко впереди.

Он шёл и время от времени посматривал вправо на пустынное пространство, покрытое клочками побуревшей травы и мелким стелющимся кустарником, в надежде увидеть кого-нибудь из своих. Они ещё затемно, перед рассветом, ушли попытать охотничьего счастья за увалами, где на всхолмлённой равнине паслись небольшие стада оленей и бродили одинокие волки. Хорошо бы сегодня им повезло: осталось всего три небольших куска копчёного мяса, которых хватит, чтобы наесться лишь одному из них. А ведь их пятеро. От мысли о еде в животе заурчало, и он торопливо сглотнул голодную слюну.

Подбирая на ходу тонкие гладкие палки, он складывал их в приметные кучи, чтобы потом оттащить к жилищу.

Над морем опять пошёл дождь, скоро и сюда доберётся. Он подобрал ещё одну палку. Надо возвращаться, а не то дождь все дрова намочит. Вот уже на волосы и плечи упали мелкие, как пыль, капли. Он ещё раз взглянул на ревущее море, которое уже сошлось серой колышущейся пеленой водяных струй с низким небом. Снова гневался морской старец, поднимая крутые, украшенные белой пеной волны, и с силой и злобой бросая их на оголённый ветрами берег.