Потом под водой появилась тень. Сильным взмахом он поразил рыбу острогой и извлёк её из воды. Подняв свой первый улов на вытянутых руках над головой, он поблагодарил «хозяев» и отнёс трепещущую рыбину на берег, подальше от воды. Когда он вернулся и снова занял прежнее место на камне, нагнувшись над рябью воды, ему показалось, что маленький водопад на противоположном берегу как-то по-особому булькнул: это роняющие воду муж и жена порадовались его добыче. И в этом он усмотрел добрый знак: значит, они приняли его жертву (а ведь всем известно, как духи и боги охочи до инау[4] – «кудрявых» шестов, вырезанных из ивовых прутьев) и теперь обязательно одарят его неплохим уловом и ему не придётся возвращаться в деревню с пустыми руками.

Солнце всё выше поднималось над лесом. Его жгучие лучи, проникая в просветы, уже не просто грели спину, но обжигали. Пришлось даже аттуси скинуть, чтобы взопревшая спина пообсохла. На берегу между камней, возле сумки, уже блестело крупной чешуёй несколько рыбин, радуя сердце. Прохладный бриз, дувший с устья речушки, сменился жарким дыханием разогревшегося на песчаных пляжах воздуха. Уже не было той прохлады, что витала над землёй ранним утром и приятно освежала и бодрила тело. Под пологом зелёного леса повисла гнетущая духота. Вскоре стало понятно, что рыбы больше не будет. Тогда он, глубоко вздохнув, распрямил затёкшую спину, почувствовал, как застоявшаяся кровь растекается по усталым мускулам. Вытянул ноги и, упёршись руками в горячий камень, с наслаждением запрокинул голову, подставив лицо под замысловатую игру светлых и тёмных пятен. Зажмурил глаза: вот свет заиграл на его веках, а вот снова стало темно, опять свет и снова тень. Потом встал, прошёлся по камню, встряхнул головой и, нагнувшись низко над водой, опустил в неё руки, ощутив, как бодрящий холодок поднимается от кончиков пальцев к локтям и выше. Затем зачерпнул пригоршнями воды и омыл вспотевшее лицо и шею, лёг на живот и стал жадно пить. Вместе со студёной водой в него вливались новые силы, прогоняя нахлынувшую было сонливость. Утолив жажду и дождавшись, пока уляжется поднятая им рябь, он всмотрелся в своё подрагивающее отражение. Чудно как-то видеть самого себя. Он провёл ладонью по слегка опушённой верхней губе, потеребил жиденький пух на подбородке, заглянул в свои карие глаза. Чудно! Губы его растянулись в широкой улыбке, исказив нанесённый на них узор татуировки. Он приподнялся, а затем ударил по воде, взметнув фонтан ослепительных брызг, засмеялся, глядя, как в поднятых волнах исчезло его отражение; высоко подпрыгнул и соскочил с камня на берег, разбросав мелкий щебень.

Из сумки он достал небольшую округлую лепёшку, одну из тех, что мать испекла ещё с вечера, перед тем как лечь спать, и, отщипнув от неё кусочек, отправил в рот. Быстро работая челюстями, он вдруг понял, как сильно проголодался. Ел торопливо. Даже поперхнулся. Извлёк из сумки украшенную письменами и рисунками чашку, зачерпнул воды и попил, чтобы прочистить горло. Такие чашки везут люди с Южных островов Яван, выменивая их на лахтачьи шкуры и тюлений жир у загадочного народа сисам[5].

После еды он нанизал пойманных рыб на верёвку, ополоснул руки и присел на камень, на котором рыбачил, прислушиваясь к шуму гремящей реки и вглядываясь в зелёный полумрак зарослей, наслаждаясь величественным умиротворением этого затерянного среди лесов места, где всё вокруг было камуи. Перед уходом он хотел ещё раз соприкоснуться с таинственной силой, хотел, чтобы она вошла в его плоть, напитала собой его помыслы, чтобы можно было хоть небольшую частицу её унести с собой в родной котан