Он попытался сесть, но в пояснице что-то отчаянно хрустнуло, и он, проклиная сквозь стиснутые зубы зловредных келе[16], снова плюхнулся на сырое скомканное одеяло. В холодной части яранги, за тонкой ровдуговой[17] стенкой, кто-то зашевелился. Старик окликнул, но в ответ не услышал ни слова. «Какомэй[18]! Уж не сам ли келе там прячется, – испуганно вскинув густые брови, подумал старик, но тут же успокоил себя: – Должно быть, собака». Но всё же на всякий случай прошептал заклинание, отпугивающее злых духов.

– Эй, кто там? – простонал он осипшим голосом, еле-еле шевеля пересохшими губами. В чоттагине[19] опять послышался шорох. Ринтелин почему-то разозлился, дрожащей рукой дотянулся до обломка оленьей кости и сильно швырнул его в сторону звука. Кость ударилась о натянутую ровдугу и покатилась по устланному звериными шкурами полу; в чоттагине взвизгнула собака и, сорвавшись с места, выскочила наружу.

От резкого броска тело заныло, но старик подавил в себе желание снова растянуться на ложе. Поднапрягся, и на этот раз ему удалось сесть. Пламя в очаге уже догорало, но камни всё равно жарили нещадно. За спиной, поставленный на плоский обломок скалы, потрескивал жирник. «И куда это все подевались? – он не мог понять, почему его вдруг оставили совсем одного. – Некому даже шкуры приподнять, чтоб выветрить удушливый чад из яранги!»

Снова заныла поясница, старик выдохнул в голос и стал шарить руками вокруг себя, пытаясь найти скинутую ещё вчера парку. Нашёл, покряхтывая, точно гусь над гнездом, натянул её через голову. Затем поднялся на слабых ногах, зашатался, но успел ухватиться за жердь; снял подвешенные у дымового отверстия торбазы и чулки. Снова сел и стал обуваться; торопился, пальцы плохо слушались. Травы, которую подкладывают обычно в торбазы, не увидел; выругался и покосился на связку духов-покровителей, висевшую у задней стенки. Да что же такое творится, почему нет никого, почему никто не поможет?! Запыхтел-запыхтел и стал выбираться из полога, запутался, заревел как медведь и выкатился кубарем в холодный чоттагин, перевернув стоящий подле выхода глиняный горшок. Горшок отлетел в сторону и, стукнувшись о камень, на котором строгали и резали мясо, раскололся надвое. Старик засучил руками от злости и выполз на голых коленях наружу.

Его обдало холодом. Он торопливо одёрнул задравшуюся едва не до головы парку. Часто-часто заморгал глазами: пронизывающий ветер выбивал слезу. Над землёй проносились тучи, из которых сыпал мелкий противный дождь; ладони погрузились в раскисшую грязь. Ринтелин поднялся и вытер подолом парки грязные колени. Оглянулся окрест.

В шести ярангах, стоящих на террасе у впадения мелководной реки в морской залив, не было видно никаких признаков присутствия человека. Стойбище, если не считать спящих собак, было пустынным. На лысой вершине горы, что закрывала подступы со стороны долины реки, завывал грозный ветер. Ринтелину вдруг подумалось, что, может быть, он, не заметив того, умер во сне и теперь находится в селении предков? Эта мысль как огонь обожгла его разум; глаза его выкатились из орбит, дыхание сбилось. И тут он заметил людей: они находились на самой дальней оконечности косы, там, где торчали врытые в землю китовые рёбра, на которых сушились байдары. Старик упёрся ладонями в колени и облегчённо перевёл дыхание: значит, всё в порядке, келе помутили его старый ум. Он хотел было закричать, чтобы кто-нибудь к нему подошёл, но потом передумал: всё равно не услышат – ветер не даст, снесёт его крик далеко в сторону.

Ринтелин повернулся в сторону реки, и на лице его вдруг заиграла злая улыбка. Немного выше стойбища, на самом берегу копошились женщины. Тут же сидели дети, возились на галечнике, подымали и бросали в воду камни. Младшая жена Ыттынеут уже заметила его и торопливо шла по узкой тропке к ярангам, боясь поднять глаза. Ринтелин выпрямился, подбоченился, надменно сощурил глаза, ожидая, когда женщина подойдёт к нему. Когда совсем ещё молоденькая девушка приблизилась и покорно остановилась подле него, опустив голову, Ринтелин набросился на неё с упрёками и ругательствами. Девушка стояла, не смея шелохнуться, не смея оторвать глаз от истоптанной земли под ногами, молча сносила брань не на шутку распалившегося мужа. А Ринтелин бушевал вовсю: лицо пошло пятнами, брови вскинулись. Он высказал ей всё: и про то, что оставила его одного, и про то, что не додумалась подвернуть шкуры, чтобы он, чего доброго, не задохнулся. Вспомнил и про разбитый горшок: зачем поставила прямо на входе?