Женщина поднялась, погладила по плечу:

– У кого зрение сбито, тем пить её нельзя сразу. Только смотреть.

– А вы кто? – спросил я.

Она улыбнулась и ушла, не назвав имени. Но я узнал её.

Это была баба Клава. Та самая, чьи шёпотки я позже запишу во второй книге. И рецепт её капель из очанки – в третьей.

А Немая вода осталась.

Молчаливая. Глубокая.

Зрячая.

В следующей главе я пойду дальше, к каменной гряде, где мне расскажут про глазастый камень, что видит даже во сне. Но перед этим – я вернусь к Немой воде. Посидеть. Без слов.

Потому что первое, чему учат в этих краях —

прежде чем смотреть – научись молчать.

Когда я вышел из Лапотного-Гнезда, в рюкзаке у меня было немного: нож, блокнот, старая карта, пара сухарей, и гвоздь. Я не знаю, зачем я взял гвоздь. Может, потому что дед Тимофей на прощание сказал:

– Пригодится. Чтобы не забыть, куда смотришь.

Шёл я долго. Через лес, мимо осенних вырубок, по краю болотца, где лягушки уже спали. К полудню вышел к странному месту: каменная гряда, плоские валуны, будто сложенные рукой великана, лежали друг на друге, как плиты. Место было тихое, без птиц, без ветра, без звука.

Там, среди валунов, сидел человек.

Старик. Сгорбленный. В меховой безрукавке. Сидел, будто вырос из камня, и держал в руках плоский серый булыжник, на котором был виден узор – глаз, чёткий, округлый, с тёмной точкой в середине.

– Глазастый, – сказал он, даже не оборачиваясь. – Ты про него, да?

Я кивнул. Он продолжал:

– Он не просто видит. Он снится. Кому приснится – тот прозревает.

Я присел рядом. Старик заговорил так, будто читал камень:

Было это давным-давно. Один человек, у которого оба глаза были целы, но душа была слепа, пришёл к этой гряде. Ходил кругами, ворчал, проклинал свой путь, искал виноватых в жизни. Устал – прилёг на камень, да и уснул.

А ночью увидел сон: перед ним стоит камень с глазом и говорит человеческим голосом:

– Ты смотришь – и не видишь. Я вижу – и молчу. Кто из нас зрячий?

Проснулся человек – и понял, что всё, что он видел раньше, было как шелуха. Он ушёл из этой долины и стал жить иначе – молча, наблюдая, не суетясь, не осуждая. Люди говорили, что он ослеп, но на самом деле – он стал смотреть глубже.

С тех пор сюда приходят те, кто не верит в зрение глазами. Камень не каждому показывает глаз. А кому покажет – тому снисходит тихий свет.

Старик передал мне камень.

Я взял.

И действительно – в центре булыжника была впадинка, гладкая, как отполированная века. И в ней – будто точка. Чернота? Пылинка? Или…

зрачок?

Я не знаю, сколько я смотрел.

Но потом, когда я отложил его, деревья вокруг стали как будто яснее. Линии – чётче. Краски – светлее.

И главное – в груди стало тише.

– А имя твоё? – спросил я.

Старик посмотрел в сторону и сказал:

– Зови меня, как хочешь. Тут не имена важны, а взгляды. Только не смотри слишком долго. Камень может и тебя приснить кому-нибудь.

Он ушёл. Растворился между валунами.

А я сидел и думал: что, если наше зрение – это только отпечаток сна, который видит кто-то другой?

В следующей главе я встречу девочку с глазом в ладони, и она покажет мне, что видеть – можно даже тогда, когда глаза закрыты. Но пока я положил гвоздь на тот самый камень – чтобы помнить, куда смотрю.

После каменной гряды дорога вилась среди елей, как слепая змея, не знающая, где у неё голова. Я шёл не по компасу, а по какому-то странному внутреннему зрению, которое открылось во мне после того, как я подержал глазастый камень. Оно не подсказывало направлений, но подсказывало – где не надо быть