– Стой! – не поспевал за ним Володя Белкин, проваливаясь в пустоши кротовых подкопов. Навернулся, а когда из гнилостного благоухания ромашки вынырнул, Воеводина и след простыл.

Семен у кромки поля взял левее. Учуял что-то… Нет, не запах гари или дыма. Цветочный аромат учуял. Яркий. Концентрированный. Что-то знакомое… родное, что-то будто из детства.

– Поле, – вдохнул он полной грудью, – лаванда, ирис, сладкая медуница и полынь с календулой.

Их запах Воеводин помнил с яслей. Полынью бабушка его от мух мела половики, календулу срывала да высушивала в зимний чай. Так и грузчики говорили. В ящике, где позже сгорели две жертвы с холодильниками, цветами пахло.

И Воеводин узрел его. Цветок, что ярился к небу лепестками голубого цвета. Всполохи синего, голубого и бирюзового вились вокруг плодоножки деревянного сарая. Тот был огромный. В тридцать пять квадратных метров. Со всех сторон нежные объятия дикого жара огибали конструкцию, лаская, усыпляя, забирая вслед ветру.

Семен не мог назвать, что видит, словом «огонь». Нет дыма, нет гари. Нет треска, пожирающего дерево кострища. Нет гула, что порождает всполохи. Был только этот голубой цветок, после которого сотрудники с пинцетами и лакмусом найдут кусочки костей жертв. Семен знал: девушки уже мертвы, но он не мог перестать пытаться.

Рывок. Удар ногой о лепесток огня. Нога Семена опустилась в жидкую синеву. Истлела обувь и кусок штанов. Выломанная плашка сложилась внутрь. Новорожденный лепесток пожрал ее, как изголодавшийся котенок, которого старшие братья не подпускали к миске.

Семен не почувствовал боли. Он стоял в метре от столба пламени, что рвалось выше сосен, но оно его не трогало. Жар вывернут наизнанку и направлен в центр. К пропитанной настойкой Люблина древесине и всему тому, что оказалось внутри.

– Прикоснись к нему руками, – услышал Воеводин голос. Мужчина, что подкрался со спины, вел странный обратный отсчет, – восемьдесят пять, восемьдесят четыре, восемьдесят три…

Теплое дуло, кажется, охотничьего обреза, уперлось в шею справа.

– Невозможно устоять! – шептал охрипший голос. – Как прекрасен… Шестьдесят один, шестьдесят, пятьдесят девять…

Небритое лицо Гарика Люблина, исчерченное обуглившимися головешками, прижалось к древку. Палец замер на спусковом крючке уткнувшегося в шею следователя оружия.

– Знаю, хочешь. Давай! Вытяни руку! Ну! – толкнул обрез голову Воеводина. – Мать рассказывала… Но я не верил, что оно такое чудо… Увидишь раз и оробеешь. Сорок пять, сорок четыре, сорок три…

– Что в составе? Чем пропитал древесину? – заговорил о главном Воеводин.

Дуло скребнуло по щеке Воеводина, отсчитав пять его зубов:

– Ты разгадаешь, если найдешь дорогу в Эблу.

– Что за Эбла?

– Двадцать три, двадцать два, двадцать один…

– Что это за счет? Что ты отсчитываешь?

– Остатки жизни, что ж еще…

Воеводин ему поверил. Дойдет до единицы и выстрелит в затылок.

– Если все равно убьешь, скажи мне, что это за Эбла?

– Пытливый… пытливый… пытливые умы не ведают покоя…

Семен расслышал сиплый хохот. Железка обреза завибрировала в руках Поджигателя.

– Слушай, пытливый… Я расскажу тебе, как заполучить огонь. Мать знала, что это такое. Она сошла с ума. Десять, девять, восемь… но прочитала мне восьмую книгу… и я понял… как найти его… пять, четыре, три… девушки, что я спалил. Они… гха… х-х-х-а… кх-яа-а-а-а.

Выпавший обрез лязгнул о камень под ногами следователя, готовившегося к выстрелу. Семен обернулся.

Голова Люблина закинута назад под прямым углом к небу. Оттуда, где находился его кадык, торчала вошедшая по запястье рука незнакомца. Синее пламя цветка Поджигателя озарило лицо его убийцы. На лбу от затухающих всполохов цветка блеснуло синее пятно, похожее на пятиконечную звезду. Прямо в центре. Пятно переливалось запертой галактикой и мириадой звезд.