Император оставался в Испании, и учитывая, что французский король был его пленником, могло показаться, что весь мир лежит у его ног. Его брат Фердинанд восторженно писал ему: «Ваше Величество ныне повелитель всего мира!»{265}. Снова эта соблазнительная мысль!

Впрочем, проблемы дальнейшей стратегии не потеряли своей серьезности. Что надлежит делать с Франциском? Как Карлу следует обращаться со своим союзником Генрихом VIII Английским, который, как он начинал теперь понимать, был помешан на самом себе? Гаттинара считал, что его императору пора заявить права на все свое бургундское наследство: «Бургундия, не больше и не меньше!». А возможно, ему стоит также потребовать себе Прованс у коннетабля Бурбонского. И несомненно, необходимо созвать Вселенский церковный собор – и его должен организовать император, поскольку папа Климент не способен ни на что, кроме оправданий в собственном бездействии.

Однако ничего подобного не произошло. Совет Кастилии разделился на два лагеря. Гаттинара хотел новых владений, стремился к решениям, враждебным для Франции, и большинство других фламандцев придерживались той же точки зрения. Ее поддерживал и герцог Альба. Однако Ланнуа и Авалос, герои последней войны, советовали заключить с Францией мирный договор, и к ним присоединился духовник императора Гарсия де Лоайса{266}. Во время благодарственной мессы, отслуженной после победы при Павии, доминиканский священник произнес проповедь, призывая объединиться общим фронтом против неверных и проповедуя «всеобщее согласие»{267}. Философ-гуманист Вивес, живший в то время в Оксфорде, призывал к терпимости, ибо, по его выражению, это был замечательный шанс «сотворить доброе дело, заслужить себе награду перед лицом Господа и славу среди людей»{268}.

Нерешительность Карла после Павии объяснялась прежде всего неразберихой в имперской канцелярии, возглавляемой Гаттинарой, который, несмотря на острый интеллект и высокую компетентность его как чиновника, также постоянно видел везде направленные против него заговоры. Так, например, в июле 1525 года в Толедо, по свидетельству венецианского посла Гаспара Контарини, он в присутствии губернатора провинции Брес Лорана де Горрево, Генриха Нассауского и Адриана де Круа принялся жаловаться императору, что другие ущемляют его авторитет. Карл попросил Гаттинару изложить свои претензии письменно. Тот так и поступил, яростно обвиняя секретариат в коррупции, которая, судя по всему, охватывала не только незаменимого доселе Кобоса, но также и его собственного протеже Лалемана, начинавшего понемногу вытеснять самого Гаттинару{269}.

Во время другого совещания в Толедо, на котором присутствовали Кобос и Уго де Монкада, владыка Мессины, коварный, жестокий и смелый, а также сам Гаттинара. Карл объяснил ему, что в Испании должность канцлера подразумевает не то, что он себе представлял. Здесь канцлер является верховным советником короля, а не главой всего государственного аппарата. Гаттинара немедленно попросил у короля разрешения оставить двор. Карл с грустью удовлетворил его просьбу, но затем пожалел о своем решении и послал Лорана де Горрево исправлять положение. Горрево посетил Гаттинару, в то время как председатель Совета Индий Гарсия де Лоайса пригласил Гаттинару к королю на обед.

Карл тепло приветствовал своего давнего советника и выразил ему свою любовь. Они уселись за обильную трапезу, включавшую говядину и пиво, как это было у императора в привычке в то время{270}. Теперь Гаттинара, по-видимому, больше всего беспокоился о разрушениях, причиненных имперскими войсками его собственным владениям в Пьемонте. Он писал Карлу: