Однако уже наступали более счастливые времена. Петр Мартир в своем письме в Рим – которое оказалось последним{256}, – говорил о двух судах, прибывших в Севилью из Новой Испании под командой Лопе де Саманьего, который впоследствии еще сыграет роль в управлении заокеанской империей. На борту находились два тигра, а также серебряная кулеврина[46], посланная Кортесом в предыдущем октябре, еще до того, как он покинул Мехико-Теночтитлан{257}. Дантиск сообщал хорошие новости об Индиях, в частности об «открытии новых островов», которые он не называл, но которые, по его словам, «изобиловали золотом, пряностями и благовониями (aromas)». Он докладывал, что только за один день в Новой Испании причащаются 70 тысяч человек, и добавлял, что, поскольку там была жестокая засуха, испанцы убедили индейцев пройти процессией, неся впереди крест, вследствие чего начался дождь и урожай был спасен. «Эти индейцы гораздо больше похожи на людей, нежели те, что были открыты прежде [в Карибском море], и плавание к их островам оказалось короче, чем путешествие португальцев»{258}.

А 10 марта император Карл получил еще более замечательные новости: вслед за триумфом в Неаполе его итальянская армия – под предводительством надежного Антонио де Лейвы, любезного Шарля де Ланнуа (вице-короля Неаполя), коварного француза коннетабля де Бурбона и блестящего Франсиско де Авалоса[47], который стал маркизом Пескара, – разгромила французов при Павии; был даже взят в плен король Франции, беспринципный и обаятельный Франциск I.

Ланнуа лично отнял меч у короля Франциска, однако победа была по большей части делом рук Авалоса – одного из наиболее замечательных дворян-воителей своего века. В 1512 году, когда ему было всего лишь двадцать два года, он стал капитан-генералом испанской легкой кавалерии, и в тот же год был ранен и захвачен в плен французами под Равенной. Известно, что он обладал «крепким телосложением и ясными большими глазами, которые, хотя обычно были мягкими и кроткими… начинали метать молнии», когда он был возбужден{259}. В 1524 году он искусно прикрывал отступление испанцев под натиском французов и перед битвой при Павии отдал Франции тело доблестного капитана Байярда{260}. Связанный узами дальнего кровного родства с Кортесом, он унаследовал итальянский титул, но говорил только на испанском{261}.

В 1509 году Авалос сыграл пышную свадьбу с очаровательной поэтессой Витторией Колонна (позднее она станет близким другом Микеланджело), которая прощала ему постоянное отсутствие и неверность. Он был настоящим человеком эпохи Возрождения, чья жизнь была полна необычайных подвигов, а представления о благородном пыле и жажда славы внушены запойным чтением рыцарских романов. Драматург Торрес Нахарро (весьма итализированный испанец) в 1517 году посвятил ему сборник своих пьес «Propaladia»{262}. Виттория Колонна писала для него стихи: «Qui fece il mio bel sole a noi ritorno / Di regie spoglie carco e ricche prede…»[48]. Судя по последней главе «Государя» Макиавелли, многие итальянцы были согласны с его представлениями о патриотизме. Он страдал от ран, полученных им при Павии, и испытывал горечь из-за отсутствия признания со стороны императора. Однако Изабелла, герцогиня Миланская, писала ему: «Я желала бы стать мужчиной, синьор, хотя бы только для того, чтобы быть раненной в лицо, как вы, и поглядеть, пойдут ли мне эти раны настолько же, насколько они идут вам»{263}. Последние месяцы его жизни были запятнаны подозрением, что он заигрывает с идеями о возвращении Италии независимости, из-за происков одаренного патриота Джироламо Мороне