Нуньо де Гусман отплыл из Испании в мае 1526 года на двух кораблях и галеоне, взяв с собой тридцать слуг, портного, аптекаря, врача, дворецкого и нескольких конюхов. Однако ему пришлось на несколько месяцев задержаться в Санто-Доминго из-за болезни; затем он отправился на Кубу (которую тогда еще называли Фернандина), где его родственник Гонсало де Гусман наговорил ему про Кортеса немало ядовитых слов{251}. В августе Нуньо наконец отплыл с Кубы в Пануко, где вселился в наскоро реконструированный дворец в главном городе провинции, который местные испанские резиденты по-прежнему продолжали называть Витория Гарайяна. Почти сразу же у него начались сложности с колонистами.

В те дни в Новый Свет прибывали люди изо всех областей Испании, в особенности в Новую Испанию. «Иностранцам», то есть некастильцам, был разрешен въезд с 1526-го по 1538 год, что означало, что все жители обширного королевства Арагон имели позволение искать приключений в этих краях. Евреи, мавры, цыгане и еретики теоретически не допускались, но в те годы было проще простого обойти правила, и вот мы видим множество въезжающих в Новый Свет новообращенных христиан. Сюда прибывали, наверное, от 1000 до 2000 иммигрантов в год – разумеется, больше мужчин, чем женщин{252}.

Год 1527-й был полон злодеяний и событий неслыханных на протяжении многих веков: падения правительств, жестокость правителей, вселяющие страх осады городов, великий голод, самые ужасные бедствия почти повсюду.

Гвиччардини, «История Италии»

В период между 1523-м и 1529 годами император Карл, он же Карл Гентский, был в первую очередь королем Карлом – разумеется, королем Арагона в той же мере, что и Кастилии с ее множеством затруднений по ту сторону океана. Проведя, как это ни необычно, в Вальядолиде целый год, с июля 1522-го по 25 августа 1523 года, он затем отправился в Наварру, а затем в Арагон – а именно в Монсон, что лежит в горах между Барбастро и Леридой, где река Сегре сливается с Синкой и где арагонские короли традиционно собирали свой местный парламент – кортесы. После этого он побывал в Каталонии, Андалусии, Севилье и Гранаде. К 1524 году его путешествия в совокупности уже делали его на самом деле королем Испании.

Однако у Карла были и свои личные трудности – прежде всего связанные с его матерью. В январе 1525 года кузен Карла, Фадрике Энрикес, адмирал Кастилии, в своем письме к нему упоминал, что посетил королеву Хуану и что она жаловалась ему на плохое содержание со стороны маркиза де Дения, который был и его, и ее близким родственником{253}. Маркиз, которого звали Бернардино Диего Сандоваль-и-Рохас, человек сухой и черствый, был губернатором Тордесильяса – а следовательно, главным надзирателем за Хуаной «ла Лока». В этот момент разговора с Энрикесом Хуана находилась в светлом уме, однако «в дальнейшей беседе ее речь стала неясной»{254}.

Кроме того, Карлу не хватало денег. Польский посол Дантиск в феврале 1525 года отзывался, что он никогда не видел, чтобы испанский двор был «настолько нищим», как на тот момент. «Деньги добываются беспрецедентными методами, и все посылается в армию в Италии. Император пребывает в чрезвычайной нужде», – добавил он в своем дневнике, когда пришел получать орден Золотого Руна для собственного монарха, утонченного Сигизмунда I Польского. Разговор между Карлом и Дантиском происходил на немецком и итальянском. Дантиск и сам страдал от нехватки денег, несмотря на то что получал хороший доход из своих владений в Польше. Имея всего лишь шестьдесят дукатов в месяц, он не мог жить так, как требовалось послу: он мог позволить себе всего лишь шесть или семь лошадей и десятерых слуг