«Да хрена там! Венков на них накидаю!» – поджал губы Чех, и нехотя двинулся прочь.

«Только тронь их, я тебе сам вид на жительство оформлю! Вот, прямо под твоей оградкой, и оформлю!» – мысленно пригрозил старухе, чувствуя ее взгляд между лопатками, и смачно харкнул в разноцветную кучу в тачке.

Он прекрасно понимал – уволят, попадись он еще раз, как пить дать – уволят. Эта припаренная, Веруня, скорее всего, кого-то уже и присмотрела на его местечко.

«И, по-любому же – хахаль!»

Она ж, стерва, если надумает – так шустро все проворачивает – опомниться не успеешь! Так что, лучше с этими делами потихоньку, без глупостей! Так-то он никак не призывной, но сейчас хрен что поймешь – будь ты хоть жмур – загребут, еще и сверху чего накинут. Так, чисто из любви.

– Что со страной сделали, шлемазлы! Такая ж цацочка была! – снова сплюнул в кучу цветов, ленточек с позолотой, пакетов, – А теперь иди, жизу свою за них ложи? Да я сам на вас ложил!

Раздосадованный, ненавидя и амеров, и своих, теперь мучился – а они, игрушки эти, реально ли ценные? Или лишнего в голове накрутил? Чего там сходу можно было разглядеть? Остановился потер виски.

«Да нормалек все, нормалек!» – тут же подбодрил он сам себя, – «Кошерные, шо вся моя жизнь! Придем, увидим, приберем!»

Как минимум, есть с чем к барышнику заскочить, а там и…

Через час с лишним, когда он вывалил последнюю тачку, позвонила сама Веруня.

– Ну, что, студент, дерьмецо свое убрал?

– В смысле – свое? – возмутился, и не без достоинства, Чех.

– Мы вроде говорили, что работать теперь надо радикальней?

– Да убрал, убрал…

– Так чего артачишься?

– Вера Кирилловна…

– У нас теперь все так, – радикально, сам должен понимать, – она на пару секунд задумалась, – Ладно, проехали! Сгоняй-ка в подвальчик!

– Так мне ж еще у главного входа…

– Мне тоже есть чем занять себя, родной.

Чех растерялся. И там и там вырисовывался свой гешефт, но… Сходу не придумывалось, как быть.

– Так мне самой? – вкрадчиво спросила Веруня. Чех распознал по ту сторону динамика нехорошую улыбку. Больная голова судорожно пыталась найти оптимальный вариант.

– Антон Павлович, утомляете, я…

– Да ладно, ладно, не проблема, – выдавил подобие радушия Чех. Он ненавидел этот ее прикол – поминать его имени-отчеству, – За ваши деньги любые капризы.

– А ты и зайди, у нас и с капризами, и с деньгами – ажурчик.

– Ажурчик-огурчик, – подыграл ей Чех, чувствуя, как авансом попускает дурную вату в черепе.

– Только не телись, как вчера. У меня тут Кристина Ивановна…

Но Чех вырубил телефон.

– Сама и не телись, – проворчал он и повернул тачку к подсобке.

*****

– Кусь! – воскликнула Мурочка. Вместе с тревожным закатом с кладбища исчезли и люди, и нужда притворяться отпала. Фарфоровые лапки малышки еще не выучили, что мышцам за столь долгий срок бездействия полагается как следует затечь, и она прыгнула без разбега, с прицелом на самый дальний букет роз.

– Когда-нибудь доиграешься! – раздался над ней голос Черной Рок-н-Ролл Мамы. Сильная рука успела поймать Мурочку, однако удержать порядком заскучавшее существо не удалось. Кошечка извернулась, отскочила, сгруппировалась, воинственно уставившись на Жануарию. Кончик хвостика дернулся раз, дернулся два. А еще через секунду шуршание маленьких лапок уже весело перемещалось среди рыхлой земли и разноцветных зарослей и черно-золотых ленточек. «Ей весело!» – неодобрительно покачала головой Рок-н-Ролл Мама. Покосилась на малыша Олененка. Тот положил голову на такой же, как и его тело, пластиковый цветок и вяло следил за Мурочкой. Прошло до жути много времени – длинный, нескончаемый вечер. Никогда еще не было, чтобы они встречали темноту не в Доме.