Волхвы – крикливы, зловонны. В глазах у них муть и злость. Вечный страх гнетет несчастных: чихнет кто за спиной – они в корчу, водой отливай. Трясутся, плюются, бормочут. Скучно смотреть. Хуже всего – своенравны, нетерпеливы. Что взбредет ненасытным в темную голову, то и сделай, подай, доставь. Конечно, волхвы – боговы, их любое хотение, даже постыдное, подлое – святое, божье. Грех думать о них с неприязнью. Однако и терпеть ту блажь досадно.

– А у нас? – воскликнул киянин. Глаза блеснули железом, и голос им зазвенел. Подобрались все, похолодели. – Нужду неотложную справить, и то один не ходи. Трое ближних, своих, с мечами в руках должны оберегать. Срамота. Но и тех остерегайся. Чуть разживись чем-нибудь – всяк, даже брат родной, от зависти сохнет, сгубить помышляет, ограбить. Все грызутся за жирную кость, глаз никто не подымет, не обратит за камень порубежный. За ним же – тучи и смерть. Козаре – мелочь? Глядите, как размахнулись – от Волги до плавней дунайских. Хунны да обре тоже сперва сборищем шатким казались. Уж как их только не честили: косыми, кривыми, колченогими. А те косые, – он горько усмехнулся – не то сермяжной грубости своих речей, не то их смыслу, – семь шкур спустили с дедов наших. Булгаре, козаре – те же хунны, как мы – прежние анты. Не от хилых корней – от богатырского семени род свой ведут.

– Чужих хвалишь? – вскипел Идар.

– Хвалю? Опомнись, глупое чадо. Не возвысить пред вами дерзкий народ – истинный лик его хочу показать. Дабы не обольщались надеждой на легкую победу. Небо славьте, что мало их на земле: одна стрела против наших ста. Будь их больше – неведомо, что сталось бы с нами. Однако и с этими – не спи, берегись. Мы тут спорим за каждую мель на Днепре, за пень на его берегу, а козаре уже северян, ближних соседей наших, данью обложили. Завтра – до вас и до нас дойдут.

– Русь – в замках высоких, они – в голом поле! Против рва да оплота козарин бессилен, – продолжал бурлить Идар, подогреваемый жгучими глазами местных, своих волхвов. – Приходили уже, да ушли восвояси, не солоно хлебавши.

– Приходили горстью, разведать. Слыхал про Дербень? Есть город такой на восходе, стоит меж горами и морем. Были гости у нас иноземные. Зовут их армене. Через Корсунь к нам добрались. Бают, стена в том Дербене великая, толстая, из тесаных камней, больших, точно клеть. Не вашему тыну дубовому чета. Персы ее возвели на ромейский лад. Дербень по-ихнему – «Врата на запоре». И что же? Сломали козаре запор. Ливнем стрел, как пыль дождем, со стен защитников смели. Вломились, зарезали старых и малых, богатых и бедных.

Он стиснул на груди оберег – золотое глазастое солнце. Тихо в светлице, тихо до жути. Будто в окно, взобравшись по стене, заглянул, ощерив редкие зубы, скуластый, косматый, как баба с распущенными волосами, козарин. Заглянул, обвел узкими злыми глазами застолье, свистнул – и сгинул.

– Еще говорят, – вздохнул киянин, – в полуденных землях, к югу от козар, позади высоченных гор, другой, еще пуще лютый народ объявился. Имя ему – басурмане.

– Далече, – упрямился бледный Идар. – До нас не дойдут, по дороге вымрут.

Киянин удивленно взглянул на дурака.

– Хунны подале жили. Отчего и этим не дойти? Полсвета уже разорили.

– Сам… деле? – промямлил дружинник. Он с опаской, точно точильщик к лезвию ножа, прикоснулся к бревенчатой стене. Сухое дерево, горячее. Все заметили это, все догадались, зачем он притронулся, что подумал при этом, – и плохо, не по себе, сделалось всем: волхвам, и боярам, и князю, Князевым слугам – тиунам, подъездным, огнищанам.

Путь в Киев идет по Днепру через Родень, купцы пристают и к здешним причалам. Правда, в город священный их не пускают, а кто захочет войти – убьют, но кто захочет? Зато на пристани воля: ешь, пей да рассказывай. Слыхали и тут о козарах, о басурманах. Они представлялись непостижимо далекими, жили, казалось, не на твердой земле, сходной с днепровской, а в сказочной зыбкой стране, в безопасной потусторонности, в пределах Кощеев Бессмертных, немыслимых Змеев Горынычей, извергающих огонь.