– Ну, так, – неохотно признал Расмус.

– Я не был абсолютно уверен, что ты затаился возле Дома Путника, но догадывался, что такое вполне возможно. Решил проверить, вышел на крыльцо и окликнул тебя. Не ошибся, как видишь. Да и вовремя окликнул, а то ты, чего доброго, уделал бы нашего Лотара.

Расмус деликатно промолчал.

– Ладно, пора спать, – устало произнес Уго и, хитро глядя на Расмуса, спросил: – Тебя будить, когда мы соберемся отчаливать?

– Не понял, – вскинулся Расмус.

– Ну, попрощаться с Мариусом, может, захочешь.

– А чего мне с ним прощаться, – усмехнулся Расмус. – Я его бросать не собираюсь.

– Это как? – недоуменно поинтересовался Уго. Ноздри его нервно затрепетали.

– Да так. Поеду с вами. Или прогонять станете?

– Нет, не станем, – Уго не смог скрыть досады. – Глупо просто это ты придумал. Тебе-то чего в бега пускаться?

– Это уж мне виднее, – отрезал Расмус. – Говорю – значит, надо.

– Что ж, – неохотно подвел черту Уго. – Пусть будет так. А все-таки зря. Пожалеешь ведь.

– Там посмотрим, отец, – сказал довольный Расмус, посасывая трубку. – Будет лихо, будет и тихо.

И, решив на сегодня все вопросы, отправился на боковую. Поступил, то есть, согласно Учению, в котором сказано: "Не заботьтесь о завтрашнем дне: довольно для каждого дня своей заботы".

…Они ехали, купаясь в пьянящей ауре мая. Вокруг развернулась идиллия, которую так любили изображать придворные пейзажисты эпохи Андреаса Плешивого и которая удивительна, когда встречаешь ее в реальной жизни. Молодые поселянки в цветастых юбках, исключительно легко снимаемых в случае необходимости. Поселянки по – щенячьи жизнерадостны. Они улыбаются во всю ширь смуглых лиц. Ландшафт оживляют купы деревьев, рассеянных в беспорядке на вершинах холмов, на склонах и, наконец, просто где попало. Противовес хаотичным насаждениям – стройные тополиные куртины, упорядоченные, как гренадерская рота на плацу. Но, в том или ином виде – свежая молодая зелень повсюду. Другой визуальный пласт создают круглые рыбные пруды, коих бесчисленное множество. В воде, закатав по колено штаны, орудуют компании благообразных мужичков, радостно наполняющих емкости феерически жирными сазанами и хариусами. Усталый путник на убегающей вдаль дороге. Барашки. Еще барашки. И, повторим еще раз – май, который, собственно, и заставляет воспринимать местность в виде картины придворного мазилы.

– Не впрок природы буйный пир для безответных душ! – пробормотал себе под нос Уго.

Вдруг Расмус узнал место, где он два дня назад метким ударом палкой поверг наземь Непоседу Вилли.

– Стой! – крикнул он главе кавалькады – здоровому бородачу по имени Ласковый Мартин. Все недоуменно повернулись на крик.

– Я сейчас, – и Расмус, соскочив с коня, бросился в заросли. Вот и дерево, к которому он привязал Непоседу, заткнув ему рот гигантским кляпом. Но никакого Непоседы нет и в помине. Видно, кто-то наткнулся на эту тушу и освободил ее. Может, отходит Ввили в одной из ближайших деревень. Вот и слава Богу. А то как-то противно становилось на душе, как вспоминал Расмус этот свой сомнительный подвиг. Убивать нельзя, даже такого лизоблюда, как Непоседа. Поэтому Расмус и не прикончил его, хотя мог бы. Понимал, конечно, что Непоседу, привязанного к дереву, могут сожрать волки, или еще что приключится – но тут уж как судьба распорядится. Ну, а жив остался боксермановский прихвостень – и то хорошо. Расмус облегченно вздохнул и присоединился к спутникам. Он не мог видеть, как после его ухода два юных чертенка с коричневыми подпалинами высунулись из кустов и, добродушно хихикая, ушли под землю.