– Мужской шовинизм в сахарной пудре джентльменства? За это я тебя, Кац, и бросила. Шовинизм – это не когда не занимают, а когда возводят это в принцип да еще и помахивают перед носом у униженного. Каким ты был, таким остался… Ладно, мне некогда. Выкладывай, чего хотел.

– Мы тут, группа сотрудников, едем в отпуск на пару недель. Все детей берут, вот и я решил… Может, отпустишь девочек со мной?

– Да я не против, но они, боюсь, не согласятся. У них купальники уже старенькие, и джинсы потерлись или малы. Я не успею их одеть, даже если б могла.

– Это не твоя забота. Раз я их везу… – Илья расплатился с официантом, встал и махнул ей рукой. – Счастливо!

– Мне еще чашечку кофе с ликером, – попросила она официанта и закинула ногу на ногу. А если бы пошла следом за ним, то увидела бы, что, прежде чем покинуть кафе, он вошел в туалет и никогда уже тот Кац – неприбранный, неухоженный, помятый – оттуда не вышел. Зато вышел красивый подтянутый джентльмен в белой шляпе, светлом летнем костюме с иголочки, в новеньких туфлях в тон костюма. Если бы вошла в мужской туалет, то обнаружила бы в мусорной корзине мешок со знакомой клетчатой рубашкой, мешковатыми брюками и старыми нечищеными ботинками. А если бы мушкой укрылась в его усах, то увидела бы, что, быстро надев на безымянный палец обручальное кольцо, он подошел к стоящей за углом серебристой Ауди, в которой сидели три красотки: две совсем юные, как две капли похожие друг на друга и на него, и одна лет тридцати, – поцеловал всех по очереди и сел за руль под их одновременное «ура!», «салют, Ла-Вегас» и «дожить бы до полуночи!», заглушаемое радостными аплодисментами. А еще она увидела бы, что он достал из кармана разрешение на выезд в Штаты на ПМЖ – на всех четверых, и паспорта с готовыми визами.

– Ну как все прошло? Долго уламывал? – глядя в зеркальце и подправляя помаду после поцелуя, спросила старшая.

– О чем ты? Рада, по-моему. Ей себя бы прокормить… Прав я был, что оделся попроще: не хотел причинять ей лишней боли.

А если бы ему вдруг понадобилось вернуться, например, за оставленной в кармане старой рубашки кредитной карточкой, он увидел бы, что из женского туалета вышла модная красотка средних лет, стильно одетая, на каблучках, с аккуратным макияжем на лице и с колечком на безымянном пальце. Эта красотка изящной походкой прошла к стоящему справа от входа в кафе черному лимузину, оттуда выскочил идеальный мужчина, седоватый, в очках, прекрасно одетый, открыл перед ней дверь, усадил и сел на водительское место. Плавно нажав на газ, он поцеловал ее и спросил: «Я вижу, все отлично? Теперь куда?» – и как она ответила: «Ты же знаешь мое сегодняшнее расписание, милый: квартира, транспорт, телефон, долги. Но, прежде всего, конечно, квартира. Все-таки покупаем обе, ты не против? На Тверской и на Юго-Западе. И, конечно, офис на Новом Арбате. Потом едем выбирать тебе выходной автомобиль. У меня красная Феррари, давай тебе купим желтую? Не хочешь? Тогда еще один джип, только посветлее, к твоему бледно-зеленому костюму. Затем – в старый офис: мне прислали на выбор пять «Айфонов». Мой нынешний устарел: я его прошлым летом купила. Твоему чуть меньше, но тоже старичишка.

А напоследок займемся долгами. Шесть миллионов с процентами мне должны Стоцкие, два с половиной – Ирка Бубнова и по мелочи, миллионов на шестнадцать, еще несколько человек. Сегодня первое, срок отдачи!

Вместо ответа он снова поцеловал ее.

– Мне его так жалко, по-моему, этот дурачок все еще сохнет по мне! Он такой несчастный, никому не нужный, неухоженный. Правильно я сделала, что не выпендрилась. Где только Ирка откопала это старье… Но не добивать же человека? У него и так жизнь по швам трещит.