В больницу он проник беспрепятственно, ноги сами понесли его в нужную палату. Один раз и спросил – у девочки в инвалидном кресле. Она ела мороженое, поднося ко рту культями рук: наклонить покореженное болезнью тело не было возможности.

– Зайдите в пятую палату, там сейчас обход врачей. Спросите у них! – весело сказала она.

Он кинулся в пятую палату, из которой как раз выходили врачи. Палата была на одного, и лежал там человек без признаков жизни: облепленный трубками, подключенный к нескольким аппаратам, мертвенно бледный.

– Вы – его знакомый? – спросила сиделка. – Мне нужно выйти на пять минут, дождетесь, не уйдете?

– Не волнуйтесь, я его не оставлю.

«Все как по нотам, странно… Не черт ли это был в сутане?»

Больному было лет тридцать, никаких ассоциаций он не вызывал.

«Где мешок?» – Смертник обшарил тумбочку, но ничего там не обнаружил. Тогда он осторожно сунул руку под подушку больного и вздрогнул: то, что он нащупал, и впрямь очень напоминало палочку. Он вытащил ее – и сердце его гулко застучало. Конечно, она была уже старенькая, звездочки из разноцветной фольги опали, золотой и серебряный серпантин порвался, но за двадцать лет руки ее владельца отполировали ее до благородного бронзового блеска.

– Неужели он хранит ее до сих пор? Это ж – просто палочка. Товарищ рукой махнул, когда я ему рассказал, и показал мне еще десяток таких. Но этой явно пользовались.

Он сунул палочку в карман и вышел. На пороге оглянулся, вытащил палочку снова, на всякий случай махнул ею и сказал тихо: «Пусть выздоровеет. Сам-то приказать своей палочке не может!» – и пошел, почти побежал по коридору.

Дурацкая жизнь! Он мог бы жить – уходит. Или эта девочка… Как все глупо! Я здоров – но на рассвете умру. А она останется жить… вот такая… Еще улыбается! (Он вспомнил, как девочка протянула ему мороженое, не расслышав сначала, о чем он ее просит). Проходя мимо нее, он приостановился: не намеренно, а пропуская бегущих навстречу врачей и медсестер. Девочка снова улыбнулась ему и протянула остаток мороженого.

– Ну, давай меняться, – вдруг произнес он. – Ты мне – мороженое, я тебе – волшебную палочку. Теперь все мое перейдет к тебе, а все твое – ко мне. Согласна?

Девочка засмеялась и кивнула головой.

– Это – волшебная палочка: о чем ее попросишь – она исполнит. Не веришь? Вот я махну ею, – он махнул – и прошу: «Пусть эта девочка… как тебя зовут?…»

– Соня, – прошептал ребенок.

– … пусть Сонечка выздоровеет! Только исполнится все завтра утром, – сказал он и сунул малышке палочку. Ты ее почаще проси, хорошо?

– А мороженое? – крикнула Сонечка вдогонку, но он только махнул рукой и побежал прочь.

***

Утром все произошло быстро и без проволочек. Его палачи вошли, сделали ему, сонному, укол и тихо вышли. Он почувствовал вдруг, что становится невесомым и поднимается вверх, высоко-высоко, туда, где заканчивается мир материальный и начинается нечто прекрасное, возвышенное, успокаивающе мирное, а главное – вечное, но успел в своем стремительном подъеме оглянуться и увидеть сквозь толстые, правда, теперь уже абсолютно прозрачные для него стены, бегущую по белому больничному коридору девочку, пьющего воду мужчину, у которого он украл палочку, а главное – самого себя в камере смертников: неестественно скрюченного, прижавшего к мертвой груди изуродованные культи рук, с горбом на спине и застывшей на лице улыбкой абсолютного счастливого человека, исполнившего свой долг до конца.

– Ты и на собственные похороны опоздаешь, Кац!

Услышав знакомый голос, Илья виновато улыбнулся, скрыв таким образом снисходительную усмешку: прошло семь лет, а она не изменилась. Сходу кусается вместо дружелюбного помахивания хвостиком, все так же зовет его исключительно по фамилии, все так же выглядит. Нет, хуже. Ни намека на макияж. Скрыть морщинки, подчеркнуть достоинства. Глаза, например. Или губы. Он вспомнил, как умиляли его скобочка ее крошечного ротика и близко посаженные глаза с длинными нижними ресницами. И как раздражала ее страсть к пестрым шарфам и безобразным шляпкам.