«Чего вам?» – спрашиваю.

Жена тянет мне наш чайник. Я узнал его по рисунку. Там гусыня с гусаком были почему-то лентой по шее перевиты.

Беру. Грех свое не взять. Но, вижу, неловкость у них в моклаках ходит. То она ножкой в валенке зачертит, то он сапогом кочку сбить норовит.

«Ну что еще?» – спрашиваю.

«Познакомиться хотим, – тянет мне лапу муж и представляется: – Николаем меня кличут».

Он кивнул на жену и продолжил:

«А она у меня Александра, по-простому говоря».

«Заходите к нам! – зачастила жена. – Вместе, кой есть, кусок разделим».

Я пообещал. А Николай стал мне помогать. А я в ту пору летнюю конуру для Нормы делал. Когда холодно, вместе с ней спать будем. А потеплеет, рядом уже не улежишь.

А Александра домой подалась. И вдруг – летит оттуда, распатлавшись, и кричит:

«Нас там кто-то грабит!»

«Норма, за мной!» – крикнул я и увидел, как из широко распахнутой Мишкиной хаты вылетывают на улицу разные шмотки. На улицу, потому что забора вокруг давно уже не было. И двор был превращен в проезжую дорогу. Тут она как раз делала загогулину.

Мы с Николаем, без отдышки, взлетели на крыльцо, и я опешенно попятился. Посреди комнаты стоял, раскрасневшийся от злого усердия, Мишка Купа.

Я бросился к нему. А Норма – вот умница! – видно, поняла, что не враг он. Взлаяла и остановилась в шаге.

Во дворе стала причитать Александра, наверно боявшаяся заходить в дом. А Николай остолбенело смотрел то на Мишку, то на меня.

«Значит, пригрели бок в чужой хате и считаете, что она своя?» – спросил Мишка, еще не остывший от злобы, перебитой радостью встречи со мной.

«Мы… – потупился Николай. – Словом, на месте нашей хатенки воронка в два таких дома водой налитая стоит».

«А на какой улице вы жили?» – не знаю, для чего спросил я.

«На Дар-Горе!» – быстро ответил он.

«Дар-Гора большая, – подхватил Мишка, видимо уловив ход моих мыслей. – На какой улице твой дом стоял?»

Тут-то в комнату, боязливо озираясь, заглянула Александра.

«Только зеркало не рушь!» – попросила, словно Мишка чинил тут разбой.

«Это все она, – упавшим голосом кивнул Николай на жену. – Заладила одно: «Поедем в город! – и все тут. – Там, – говорит, – домов бросовых тьма. А тут оказались одни развалины».

«А откуда сами?» – спросил я, не давая возможности Купе снова озлеть.

«С Цацы. У нас тоже через все село как плугом езжено».

Мишка в ту пору держал в руках рамку с портретом какого-то царского генерала.

«А этот у вас откуда?» – спросил я.

«Дед мой, – ответил Николай, – все время его с собой возил. – Блюл, можно сказать».

«И как его кличут?» – полюбопытствовал я.

«Генерал Брусилов».

Я вспомнил, о нем даже в школе говорили.

«Это какой прорыв через горы, что ли, учинил?» – теперь спросил Мишка.

«Он самый!»

Я взял портрет и увидел внизу надпись: «Славному сыну России Николаю Егорову Куприянову от верноподданного его императорского величества генерала Брусилова – в знак уважения и восхищения храбрости оного». И – подпись. Витиеватая, но разобрать можно. Я намного хуже расписываюсь, хоть и заслуг пока никаких не имею.

Мишка осторожно взял у меня портрет, поставил его на стол, прислонив к стене, и неожиданно сказал Николаю:

«Живите уж! – И добавил с горечью: – Раз раньше захватили».

«Да мы все поместимся! – лепетала Александра, споро таская вещи, которые выкинул Мишка. – Я в чуланчике спать буду. А как потеплеет, мы свою какую-нибудь холобуду сгондобим».

«Ладно! – махнул рукой Купа и, словно только теперь осознав, что мы встретились, кинулся ко мне: – Генка! Глазам не верю!»

Всю ночь и почти весь следующий день мы проговорили. Сперва – при коптилке – в моей землянке, потом – уже при свете – шастая по нашей улице.