Конечно, Фрейд не был структуралистом (изобретение психоанализа и период его активного творчества пришелся на время, непосредственно предшествующее возникновению этого интеллектуального движения), и потому тех теоретических инструментов, которые были предоставлены услугам того же Лакана, не знал. Однако – и в этом состоит его гений – он явился тем, кто смог изобрести и применить структуралистскую базовую процедуру, ещё задолго до её артикуляции, по сути, до её теоретического и практического возникновения.

Именно эта процедура является фундаментом и несущей стеной и структурализма, и, как выяснилось, ещё фрейдовского, доструктуралистского, психоанализа. Ведь что и тот, и другой производят как не изобретение процедуры, создающей для нас новое затруднение, перед лицом которого мы больше не способны держать маску непризнания, безразличия и отстранённости. И осуществляется эта процедура путём вторичного воссоздания той желающей ситуации, того способа мыслить современность, которые мы практикуем, и в которые мы погружены. Смулянский даёт следующее определение структурализму: «Структурализм – это общее именование для изобретения теоретических операций, которые создавали бы некоторую конкретную необратимость, особую irreversibleness, на основании, которой возникает теоретическое производство. При этом, участвующие в создании этой необратимости операции – и это неотъемлемая часть определения, – должны быть отделены от вытекающих из них теоретических практик и предшествовать им логически…».

Другими словами, структуралистская, в том числе и психоаналитическая, теоретические практики как бы «приподнимают» существующий план мысли, со всеми внутренне ему присущими подходами к интерпретации тех или иных понятий и терминов, воспроизводя его на втором круге, совершая определенного рода «реконструкторскую» надстройку над ситуацией. При этом, поскольку, как известно, воспроизведение никогда не является повторением того же самого, оно позволяет разорвать порочный круг того, что Ницше называл вечным повторением одного и того же, – реализацией одних и тех же провальных и безысходных моделей в различных областях жизнедеятельности: будь то на поприще революционных свершений, в сфере администрирования и распределения власти, формах товарного производства и потребления, или же в зонах любовных, родственных и дружеских связей. Дело в том, что условно «первичная» (но ни в коем случае не нейтральная и не базовая) ситуация, в силу сопротивления поддерживаемого необратимостью, присущей ей самой, подобно невротику, упорствует в поддержании неразличимости там, где имеет место настояние, требование явить сугубое различие. Здесь вступает в игру антиномия могущества и всемогущества, характерная для навязчивости. Например, Мишель Фуко обращает внимание на то, что власть, вовсе не означает подчинения и угнетения по одной причине, – тщась реализовать свое всемогущество, проявляющееся в вездесущии, она постоянно производит локальные эксцессы утверждения власти, однако именно этими локализациями она дезавуирует свои претензии на всеобщность и всеохватность. И наоборот, властные локализации оказываются лишенными своего стержневого смысла, поскольку лишаются поддержки в лице удостоверения со стороны власти как верховной, всеобщей и моноцентричной силы. В свою очередь, эта неразличимость, связанная с подрывом удостоверяющей метафоризации и отрывом в океан бесконечной метонимии, неизбежно обусловливает тавтологичность всех суждений, представлений, идей, понятий, расцветающих на теле этой «первичной» ситуации. Когда мы пытаемся мыслить, теоретизировать, интерпретировать изнутри одной и той же парадигмы, в каком бы ее месте мы не пытались локализовать нерв текущего положения, при помощи какого бы ёмкого понятия не пытались связать либидинальную напряжённость момента, на какие бы сильные «концептуальные тела» мы не делали ставку, в конечном счёте ни одни из них не способны опознать себя в качестве метафоры. Помимо самой операционной предзаданности, всё, что в поле этой имманенции ни обнаружить, оказывается взаимозаменяемым, то есть стоящими в одном метонимическом ряду, так как, подобно означающим, элементы этого наполнения в отношении друг к другу совершенно индифферентны: все они заряжены одной и той же, в самом истоке этой парадигмы лежащей необратимостью, распространяющей своё действие в равной степени на все содержательные элементы, теоретические построения и понятийные конструкты, употребляемые и разрабатываемые в её границах.