«В 1897 году Уинстон получил отпуск из своего 4-го Гусарского полка и сумел примкнуть к 35-му Сикхскому полку, участвовавшему в Малакандской кампании, в боях с горными племенами на северо-западной границе. Он показал себя в них очень хорошо», – писал Гамильтон в стиле, сегодня сильно напоминающем захватывающие приключенческие рассказы из викторианских журналов для мальчиков. Надо признать, этот стиль довольно умело смягчает жестокую реальность.
Во время Малакандской кампании британский гарнизон был взят в осаду в районе нынешнего Пакистана. Эта территория находилась тогда на произвольной границе между Индией, колонизированной Британией, и Афганистаном. Она должна была стать барьером от хищнических набегов русских. Все это привело к серьезному росту напряжения с местными пуштунами. Когда британские лагеря вдоль реки Малакандского перевала подверглись атаке, туда вызвали подкрепление. В одном из отрядов был молодой Черчилль.
Окруженные крутыми горами местные долины эхом отражали какофонию насильственной смерти. Тому конфликту суждено было потрясти всю северо-западную границу, особенно район Хайберского перевала. Однако в изложении Гамильтона, писавшего в стиле почтенных джентльменов, мирно беседующих за сигарой и бокалом портвейна в клубе на Пэлл-Мэлл[16], это выглядело бодрящим приключением.
«К тому времени, когда я получил командование бригадой в долине реки Бара в районе Тиры, – продолжал Гамильтон, – уже завершилась знаменитая акция на Даргайских высотах, в которой так отличились люди капитана Гордона, и мы приняли участие в том, что вежливо называли эвакуацией, но что на самом деле было “отступлением” наихудшего толка… Показательно, что Уинстон решил попробовать свои силы в этом самом опасном, неприятном и неблагодарном задании из всех на войне… Правда, ну просто курам на смех».
Одним из последствий стычек на границе стала новая волна насилия, охватившая жителей Патана. «Тем временем я сам, и буквально, и образно говоря, стоял на краю пропасти, – вспоминал Гамильтон. – Я командовал единственным формированием, оставшимся в долине. Эту длинную колонну, примерно в двадцать тысяч солдат, маршировавших в полной выкладке и с тысячами сопровождающих из лагеря по узкой дороге через вереницу глубоких оврагов, вряд ли можно было считать тактическим боевым подразделением».
Там был один «секретный укрепленный лагерь». «Назывался он Гудда Калаи, что на языке пушту означает “Логово воров”. Именно отсюда нам пришлось прикрывать бегство наших войск». По описанию Гамильтона, происходило это в непосредственных столкновениях с «головорезами», целью которых было «убить как можно больше неверных».
Вот в такой среде оказался молодой Черчилль. Кажется, сквозь витиеватости винтажного стиля Гамильтона так и слышишь его сухой смешок:
«Уинстон… не только оказал реальную помощь, но и узнал много нового о военной службе, равно как о напряженной и опасной стороне войны; о том, как уклоняться от пуль, занимать арьергардную позицию и устраивать засады; обо всем том, чему он и за много лет не научился бы, шагая на плацу и играя в поло в своем полку».
Те приграничные сражения, безусловно, были гораздо более трудными и кровавыми, чем можно предположить из отчетов генерала Гамильтона. Например, одному из ранних сражений, в котором участвовал Черчилль, предшествовала передислокация в глубокую, тихую, необычайно красивую долину. Черчилль был в составе небольшого британского оперативного отряда, намеревавшегося совершить жестокий «карательный» рейд против жителей патанской деревни, в том числе разрушить местные колодцы и башни. Жители деревни по понятным причинам решили сопротивляться. Они попрятались по склонам холмов, а затем с воинственными криками выскочили из засады. По словам Черчилля, «одному прострелили грудь, и он истекал кровью; другой лежал на спине, дергая ногами и извиваясь. Британский офицер крутился позади меня юлой с залитым кровью лицом; ему вырвало правый глаз». Затем он с тихой иронией добавил: «Да, это было то еще приключение».