Старый князь ничего не добавил к вышесказанному и удалился к себе. Завтрак был отложен на два часа. Наивно полагая, что высплюсь, я переоделся в ночное белье и лег на кровать, но отец нарочно заставлял слуг будить меня каждые пять минут. Стоило показаться на завтрак в обычных дневных одеждах, Эдмонд де Вьен удивился и заставил поменять наряд, объяснившись тем, что в третьем часу мы будем принимать у себя Уткиных и Елизаровых. До визита оставалось достаточно времени, так что переменять наряды я не пошел, на это старый князь оскорбился и, демонстративно встав из-за стола, просил перенести его завтрак в личные комнаты, а меня оставить без еды. Ослушаться отца не смели, так что до гостей я был голоден, впрочем, работа над картиной Тани отвлекла меня.

Облачившись в фиолетовые одежды, расшитые розами из бисера и золотыми нитями, я вышел в гостиную. К визиту Уткиных и Елизаровых лакеи приготовили чай, украсив стол сладостями и нашим фамильным фарфоровым сервизом с мотивами лаванды. Пока ожидали появления гостей, я засыпал на кресле, то и дело кивая головой, а старый князь нервно теребил газету, пролистывая один печатаный листок за другим.

– Ты еще и деньги вышвыривал, паршивец! – проскрежетал Эдмонд де Вьен. – Тут написано: палил в людей без разбора, пускал салюты, швырял деньгами, был ужасно пьян и гонялся с ружьем за Себастьяном фон Верденштайн.

– Ко мне это не относится, – обессиленно опроверг я.

– Молчи, когда я говорю, – осек старый князь, хлопнув газетой о стол. – Мне вот интересно, сколько денег Альберт Анатольевич тебе должен, что принялся яро выгораживать тебя передо мною? Чтобы герой войны, он же светлейший князь, вступался за тебя, Блуд Девьенович, это дорогого стоит! Ты не достоин таких друзей, как г-н Керр и г-н Розенбах.

– Но перечисленное делал не я! Почему вы мне не верите? Весь вечер играл в бильярд, отсиживаясь в подвале.

– А я Луи XIV, – ехидничал отец; следом его любимый слуга Иван доложил о появлении гостей.

Пожаловавшие Уткины и Елизаровы после недолгих приветствий уселись подле камину отогреваться за чаем. Диалоги я не слушал, в разговоры не вступал и просидел в одной и той же расслабленной позе, облокотившись на ручку кресла, подперев голову ладонью. Г-жа Елизарова как бы нечаянно поглядывала на меня своими желтыми глазами, но это Эдмонд де Вьен разумел как ее недовольство моей скукой. По приказу папаши сев за рояль, я исполнил роль придворного музыканта, оживив комнату журчащей музыкой. Тогда я ничего не хотел: ни говорить, ни кушать чаю, ни думать о Мари, ни о споре с Алексом, а то, что еще утром меня вдохновляло на новые сюжеты для картин, отпустило душу.

Когда гости согрелись, было решено выйти в картинную галерею, где беседы разводил только старый князь. Витиеватая речь Эдмонда де Вьена по обыкновению была в фактах, исследованиях и в целом являлась непонятной даже мне. Татьяна же, как и я, выглядела уставшей и грустной. Рассказ отца моего пропускала мимо ушей.

Попрощавшись с коллекцией старого князя, мы перешли в мою галерею, «остаточную», картины из которой было запрещено вывозить. Взяв меня под локоть, девочка немного замедлила шаг и наконец-то заговорила.

– Ваше сиятельство, Адольф де Вьен, предыдущую ночь думала только о вас… – шепотом вступила юная графиня, пытаясь флиртовать. – Вы безмерно великодушны. Благодарю, что изъявили желание помочь с реставрацией картины отца… Признаться, теперь считаю себя должной вам за вашу добрую помощь.

– Прошу вас, Татьяна, вы мне ничего не должны, – безучастно проговорил я.

– Но вы так щедры ко мне… теперь и я хочу что-нибудь для вас сделать… – лепетала утка, краснея и глупо хлопая глазами.